Они перешли улицу и, войдя в сквер, направились к свободной скамейке. Марина села, притянула к себе Настю и стала что-то поправлять на ней. Ронни, сдерживая нарастающее волнение, тоже сел и окинул взглядом деревья, редких прохожих, виднеющуюся невдалеке темно-красную кирпичную стену монастыря.
— Мне жаль, что ответственность за девочку легла на тебя одну, — сказал он по-английски.
— Нет, мистер Сэндз, все в порядке, — ответила она, стараясь говорить как можно суше и официальней. — Ваша финансовая поддержка оказалась как нельзя кстати в сложный период после рождения девочки, так что вам не следует себя упрекать. Но этот период позади, и я больше не нуждаюсь в дополнительных средствах. Я могу и без них воспитать дочь.
— Мне кажется, отец важен для нее не меньше, чем мать…
— Да, но это не значит, что Настя в вас нуждается. Она не испытывает к вам никаких родственных чувств, для нее вы — посторонний человек. А эти ваши предложения денег за нее просто возмутительны!
— Но почему же? — искренне удивился Сэндз. — Разве сумма в пять миллионов долларов так уж мала? К тому же я устрою так, что ты тоже будешь жить в Калифорнии и два раза в неделю видеться с Настей…
— Мне помнится, ваша супруга вчера упоминала о сумме в четыреста тысяч долларов, но это не имеет значения. Настю я не отдам ни за какие деньги. Это моя дочь, и она останется со мной.
— Но для ребенка не слишком хорошо, когда его воспитывает кто-то один из родителей, — пытался уговорить ее Ронни. — Бетси, я думаю, вполне способна заменить ей мать… — Он произнес это, запнувшись. На самом деле он совсем не был уверен, что Бетси может проявить к Насте настоящие материнские чувства. — У девочки будет полноценная семья…
— Очень сомневаюсь!
— Но почему, Марина?
— Судя по тем отношениям, которые у нас с вами были… Вы понимаете, что именно я имею в виду… Так вот, судя по ним, я была у вас далеко не первой женщиной. Человек с такими донжуанскими привычками, как у вас, мистер Сэндз, не может стать для ребенка настоящим отцом.
— Тебя не должно интересовать, сколько было у меня женщин, — голос Ронни задрожал от обиды. — Я же не интересуюсь твоей личной жизнью. А что касается того, смогу я стать настоящим отцом или нет, то на этот вопрос могу ответить лишь я сам. Настя — не только твой ребенок, но и мой. Я тоже имею на нее право.
— Вы потеряли это право, когда бросили нас, мистер Сэндз.
— Меня зовут Ронни.
— Да? У меня нет причины вас так называть!
Он пристально рассматривал клумбу перед скамейкой.
— Это, разумеется, твое дело… — с усилием проговорил он после долгого молчания.
— Если бы у вас были дети от вашего брака, то вы бы меньше интересовались Настей, — продолжала наступать Марина. — Уверена, что тем летом вы очень сожалели о том, что слишком поздно спохватились и в подходящий момент не уговорили меня сделать аборт! Вы не захотели бы…
— Откуда, черт возьми, ты знаешь, что я сделал бы, а что нет? Даже если бы у меня было десять детей, Настя все равно была бы мне дорога. Все эти годы я помнил о ней!
— Я знаю. Деньги я получала регулярно, за это вам особая благодарность.
Она отвернулась к девочке. Настя, не понимавшая их речи пошла играть к клумбе.
— Было бы лучше, если бы вы и ваша жена оставили нас в покое, — прибавила Марина, не оборачиваясь к нему. — Ребенка я не продам ни за какие миллионы. Настя — моя, а вы — случайность в моей жизни.
— И именно поэтому ты все эти годы не сообщала ей обо мне?
— Можете считать, что поэтому, — ответила она с вызовом.
Ронни стало раздражать это препирательство.
— Девочка должна знать, кто ее отец, — сказал он.
Марина подавила вздох. Неизбежное должно когда-нибудь случиться. Ронни все равно найдет способ сказать об этом Насте, и пусть уж лучше это произойдет сейчас, при ней. Она окликнула дочку и поманила ее рукой.
Сегодняшний вечер Настя, скорее всего, запомнит на всю жизнь. Сознавая важность момента, Марина даже выпрямилась на скамейке.
— Настя, ты уже знаешь, что твой папа живет в Америке…
— Да, — кивнула девочка. — Когда я выучу английский, меня пустят туда!
— Сейчас он ненадолго приехал в Москву. Пожалуй, тебе надо с ним познакомиться… — И она посмотрела на Ронни.
Настя тоже подняла на него свои глазищи.
— Я твой папа, Настя, — хриплым от волнения голосом подтвердил Сэндз.
Не спуская с него глаз, девочка тут же подошла к матери, прижалась к ее ногам и взяла за руку.
— Он просто приехал посмотреть на тебя, — заверила дочку Марина. — А потом он вернется к себе в Америку. Не бойся.
Настя ухватилась за нее уже двумя руками, словно ища защиты. Несколько секунд она пытливо вглядывалась в Ронни, его улыбка успокоила ее.
— Я нарисую для вас Жаконю, если хотите, — проговорила она, тоже улыбнувшись.
— Спасибо, очень хочу.
— А у вас есть еще девочка?
— Нет. И мальчика тоже нет. Только одна ты, дочка.
Последнее слово Ронни произнес неуверенно, словно сомневаясь в своем праве пользоваться им, но уже сказанное, оно отдалось в его сознании прекрасной музыкой.
Перехватив его взгляд, обращенный на нее, Марина почувствовала, как сердце забилось чаще и кровь зашумела в ушах. Наверное, это оттого, что он сидит слишком близко. Да, слишком близко. Высокий, сильный, красивый мужчина. Отец ее ребенка.
— А как вас зовут? — продолжала спрашивать Настя.
— Ронни.
— А у в Америке есть попугайчик?
— Есть, даже два.
Марине пришлось приложить усилие, чтобы взять себя в руки. Она поспешно встала со скамейки.
— Ну все, нам пора домой. У нас еще ужин не приготовлен… Настя, попрощайся. Папа сегодня не может долго быть с нами, у него очень много важных дел…
Сэндз тоже поднялся.
— Вообще-то, сегодня у меня никаких… — начал он, но Марина его перебила:
— Да и семья его ждет!
— До свидания! — Девочка помахала Ронни рукой. — А вы завтра к нам придете?
— Не приставай к человеку, пошли. — Марина потянула ее за собой. — Отец не придет, он очень занят.
И она направилась к выходу из сквера, таща за собой Настю.
Марина злилась на себя за то, что снова, как это уже не раз с ней было, поддалась неотразимой притягательности, исходившей от него. Ей показалось, что она похожа на одну из подопытных собак Павлова, которые, услышав звонок, начинали вырабатывать слюну. Вот и она так же. Как ни старалась сдерживать порывы своего тела, все бесполезно. Какой-то условный рефлекс, честное слово!
