— А это кто? — спросила она у Воронихина, показывая на снимок.
Художник начал объяснять, но Лидию Петровну, как видно, совсем не интересовали его знакомые на фотографиях.
— Я помню, как вы приезжали к нам зимой, — заговорила она с улыбкой. — Вот так же, рядышком, на диване сидели. Эдуард мне вроде бы сказал, что вы поженились… — Она вопросительно посмотрела на мужа, а потом перевела взгляд на Марину. — Ведь вы поженились?
Несколько секунд висело молчание. Марина, чувствуя, что любой другой ответ будет неуместен, с усилием кивнула.
— Ну разумеется! — тотчас воскликнул художник. — Они были такой дружной парой! Все время вместе. Марина, помню, всегда дожидалась Ронни после репетиций, а когда не приезжала, он так волновался, что даже роль свою забывал. Помнишь? — Смеясь, он подтолкнул Ронни локтем. Тот, тоже засмеявшись, кивнул. — В театре у нас даже шутили, что Ронни без Марины вообще не может играть…
— Славно вы тут живете. — Марина предприняла еще одну слабую попытку переменить тему. — Тишина, воздух свежий… В Москву часто приходится ездить?
Ее вопрос хозяйка пропустила мимо ушей.
— Свадьбу-то где сыграли? — продолжала любопытствовать она. — Народу на ней много было?
На помощь растерявшейся Марине пришел Ронни.
— Свадьба состоялась в Лос-Анджелесе, — ответил он. — Присутствовали только самые близкие друзья.
— Конечно, в Лос-Анджелесе, где же еще! — решительно тряхнул гривой Эдуард Васильевич. — Потому они и не известили нас! Дочке, поди, уже пятый годок пошел?
Марина снова кивнула.
— И где вы теперь живете — здесь или там? — спросила Лидия Петровна.
— Что за вопрос! — ворчливо отозвался Эдуард Васильевич. — Муж — в Америке, в кино снимается, а жена должна быть при нем. Это и ежу понятно.
Лидия Петровна умолкла. Вскоре она ушла на кухню готовить обед; Марина вызвалась ей помочь и тоже отправилась на кухню, оставив Ронни и Воронихина беседовать об иконописи и деревенской жизни.
Через час на веранде был накрыт стол. Посреди него стояла пышущая паром кастрюля с мясными щами, тут же, на узком блюде, — нарезанная селедочка, густо посыпанная лучком, рядом — кислая капустка домашнего посола с клюквой, салат с грибами, отварная картошка, а с краю в большой, только что снятой с огня сковороде шипела и брызгала маслом жареная крольчатина. Художник поставил на стол графин с клюквенной наливкой, тоже домашнего приготовления, но Ронни категорически отказался от спиртного, сославшись на то, что он за рулем.
— Ты и прежде-то завсегда отказывался от выпивки, — смеясь и наливая себе в рюмку, вспомнил Воронихин.
— Конечно, с чего бы ему пить, — ответила жена. — Он человек серьезный, и занятие у него такое, что не до пьянства… — Она повернулась к Насте, сидевшей справа от нее. — Давай я тебе положу картошечки… В детский садик ходишь?
— Да, — девочка кивнула.
— А буквы уже знаешь?
Настя застеснялась и отрицательно помотала головой.
— Папу с мамой слушаешься? — продолжала спрашивать Лидия Петровна.
Марину бросило в холод. Сейчас Настька проболтается, какой Ронни ей «папа»! Вот будет стыдобища!.. Только она открыла рот, как та радостно сообщила:
— Да! Я вчера нарисовала для папы попугая и много разных зверей!
Ребенок, к счастью, к слову «папа» отнесся как к чему-то само собой разумеющемуся, тем более Настя уже называла так Ронни.
— Как вы готовите щи? — заговорила Марина, не дожидаясь, когда Лидия Петровна начнет расспрашивать Настю про ее жизнь в Америке. — Очень вкусные, ну прямо очень. У меня никогда такие не получаются…
Для хозяйки кулинария была любимой темой, такой же, как для ее мужа — живопись. Она тут же начала терпеливо и многословно объяснять способ приготовления щей, а заодно салатов, печений и какого-то необыкновенного клюквенного соуса. Марина умелыми вопросами подогревала ее энтузиазм, умудрившись беседой о кулинарии занять все время обеда.
В самом конце застолья, когда дети, наевшись, отправились гулять во двор, Эдуард Васильевич откинулся на стуле и воскликнул:
— Вы бы хоть поцеловались разок, для нас с Лидией Петровной! Уж сделайте нам такое одолжение!
— Пожалуйста, — улыбнувшись, с готовностью отозвался Ронни, рукой обхватил Марину за талию и притянул к себе.
Она мысленно простонала, но делать было нечего. Губы Ронни коснулись ее губ и задержались на них гораздо дольше, чем того требовала простая вежливость. Поцелуй длился так долго, что лицо Марины, помимо ее воли, жаркой волной затопил густой румянец, а тело затрепетало от наслаждения.
— Правда, вышло неплохо? — оторвавшись от нее, шепнул он с легкой усмешкой.
Марина перевела дыхание, но глаза ее продолжали сиять. Расчувствовавшаяся Лидия Петровна платочком вытерла слезу. Воронихин удовлетворенно крякнул.
— Я еще тогда говорил, что ваш брак будет крепким и счастливым! — изрек он. — Дай Бог вам такую любовь сохранить на всю жизнь. Редко кому она дается, такая любовь… — Он мечтательно закатил глаза, потом шумно вздохнул и вдруг махнул рукой: — Э-эх! Выпить надо за это!
— Налей и мне, — сказала Лидия Петровна, которая до этой минуты не притронулась к наливке. — Тоже выпью за молодых!
Воронихин наполнил рюмки. Они с Лидией Петровной чокнулись. Марина и Ронни сидели со смущенными улыбками, выпрямившись и потупив глаза, как на собственной свадьбе. Марина мельком посмотрела на него и, когда их взгляды встретились, чуть заметно пожала плечами: дескать, сама удивляюсь, но что остается делать?
— Главное — уступайте друг другу, — заговорил художник, закусывая. — Если что в семье не заладится — всегда ищите компромисс…
— И помогайте друг другу! — прибавила жена.
Однако эта импровизированная свадьба слишком затянулась. Марина сделала движение встать.
— Мы с Ронни собирались посмотреть монастырь, — сказала она.
Воронихин, словно вспомнив о чем-то, поспешно поднялся, с грохотом отодвигая стул.
— Хорошо, что напомнила. Прямо сейчас и пойдем, пока реставраторы работают… — Он посмотрел на часы. — Туристов туда не пускают, но со мной пустят, я там всех знаю…
Оставив Лидию Петровну и внуков дома, Эдуард Васильевич и его гости по проселочной дороге направились к видневшемуся в отдалении городку. Полуденное солнце заливало рыжие поля. Настя резвилась, то и дело забегала в придорожные заросли, чтобы сорвать какой-нибудь цветок. Но когда вошли под сумеречные монастырские своды, она притихла, прижалась к Ронни и сунула свою ладошку в его руку.
То, что дочка взяла именно его руку, а не ее, задело самолюбие Марины, заставило ее ощутить укол ревности. Украдкой глядя на Ронни и Настю, она с затаенной горечью подумала о том, что девочке все-таки нужен отец. Зато Ронни был очень доволен. Он двигался за разговорчивым художником и не выпускал Настину руку. Девочка послушно шла за ним, не отставая ни на шаг. Марина с удивлением замечала, что Настя, которая наверняка ничего не понимает из рассказов Воронихина и явно скучает, тем не менее ведет себя на редкость спокойно, не вертится, не прыгает на одной ножке, как обычно в таких случаях, и не делает попыток куда-нибудь убежать. Девочка с серьезным видом смотрела на художника и время от времени снизу вверх взглядывала на Ронни. Тот ободряюще подмигивал ей. Марине все это не нравилось. Ей вспомнилась накрашенная американка, которая с адвокатом заявилась к ней в квартиру, и она подумала, что заигрывания Сэндза с девочкой — это часть коварного плана, направленного на то, чтобы отобрать у нее ребенка Однако взять Настю из рук Ронни не решалась.
