— Чего? Куда смотреть-то? — обернулась она к нему с досадой, нехотя останавливаясь.
— Смотри, как снег наверху завивается… Будто его спиралью крутит. Видишь? Если подпрыгнуть, то тебя вверх по этой спирали унести может. Красиво, правда? И страшно немного.
Она долго всматривалась в серое низкое небо, сыплющее обильные хлопья, но ничего там не увидела, никакой особенной красоты. Ну, снег. Мокрый, холодный. Обернувшись к племяннику, Леся долго смотрела в его бледное разбитое личико, обращенное вверх, и чуть не расплакалась от жалости — сине-фиолетовый фингал под глазом и разбухшая губа никак не вязались с выражением наивного и тихого на нем восхищения. Сглотнув спазм, она проговорила, поеживаясь:
— Пойдем, Илька… Холодно.
— Нет, ты посмотри, как здорово! Неужели ты не видишь? Вот бы это нарисовать. Представляешь, мы с тобой взялись за руки и летим вверх по снежной спирали…
— Это как на картине у художника Любарова?
Илья повернул к ней голову, посмотрел с рассеянным интересом, будто с трудом вытянул взгляд из снежного пространства. Странный был у него взгляд, расплывчатый, будто у слепого. И снова прошлась иголками по душе тревога за мальчишку — интересно, что она с ним дальше делать будет? Он же вообще… как неземной весь. А вдруг он особо одаренный или талантливый? В изостудии преподаватель аж дыханием пресекается, когда его хвалить начинает. А она? Что она может ему дать, кроме душевной тревоги? Его ж учить надо, в него материально вкладываться надо. Потому что все разговоры про то, что настоящий талант сам по себе пробьется, — сущая ерунда. И о чем только его мать там, в Америке, думает?..
— Леськ, а ты откуда про Любарова знаешь? — сфокусировался он таки взглядом на ее лице. — Тебе такие картины нравятся, да?
— Не-а. Я, Илька, их не понимаю. А ты, по всему видать, породой в дедушку с бабушкой пошел. Они вот так же умели видеть особую красоту да замирать перед ней. А я не умею.
— Ничего, научишься. Честное слово, научишься!
— Слушай, а как у тебя с английским? Ты обещал, что сам будешь заниматься.
— Это ты к чему, Лесь? Думаешь, мама за мной приедет?
— Конечно, приедет! Не век же тебе со мной в нищете плюхаться. Конечно, мне будет очень трудно без тебя, но…
— Лесь, я не плюхаюсь! С чего это ты взяла? Живем и живем… Давай не будем об этом, ладно?
— Обижаешься на маму, да?
— Нет. Я не обижаюсь. Я просто не помню ее совсем… Я ж не виноват, что не помню. И вообще, отвяжись от меня с этими дурацкими разговорами!
— Ладно… Ладно, отвязываюсь. Пойдем. Холодно. Надо еще в магазин заскочить, на ужин чего-нибудь сообразить. Может, по макаронам вдарим? В холодильнике кусочек сыра есть, я утром от завтрака заныкала, сделаем макароны с сыром и чесноком. Вкусно-о-о…
— Ага. Давай…
Ритка быстро открыла им дверь, будто ждала в прихожей, поглядывая в глазок. Вид у нее был абсолютно загадочный. Подняв над головой кусочек картона и повертев им в воздухе для пущей заинтересованности, пропела весело:
— Пляшите, пляшите! Иначе не отдам! Тут вам послание принесли с гостинцами!
— Послание? Какое послание? — удивленно переспросила Леся, стаскивая с ног мокрые ботинки. — Мы ни от кого посланий не ждем.
— Ты, может, и не ждешь, а Илька ждет! Да, Илька?
— Я? Нет, я тоже не жду… А кто приходил?
— Ой! Такой мужик приходил — отпад! Высокий, красивый, молодой, пальто на нем шикарное, шарф шелковый. Вот, визитку свою оставил. Для тебя, Илька. Там записка на обратной стороне.
— Дай сюда, Рит! — решительно протянула руку к визитке Леся. Выхватив ее из Риткиных рук, прочитала медленно: — Андрей Андреевич Комиссаров, начальник службы охраны.
Она вздрогнула, проговорив вслух эту проклятую, но упорно хранящуюся в памяти фамилию, но потом быстро опомнилась, произнесла тихо, скорее для самой себя:
— Странно, что меня эта фамилия до сих пор по мозгам царапает, столько лет прошло… Интересно, что это за Комиссаров такой выискался? Кто он, Илька?
— Не знаю… — пожал тот удивленно плечами.
— Хм… Прямо мистика какая-то…
— Да ты на обороте, на обороте читай! Там записка! — нетерпеливо проговорила Ритка, выхватывая визитку из Лесиных рук и читая с придыханием: —…Илья, полный порядок. Я твою проблему порешал. Не бойся, они тебя больше не тронут.
— А! Я понял, понял, кто это! Это дядька с улицы, которому я жвачку дал! Он еще со мной до школы прошел, хотел с пацанами разобраться.
— Это с теми, которые тебя побили?
— Ну да! Значит, разобрался все-таки… Молодец…
— Так. Давай все сначала, — строго произнесла Леся, проходя на кухню и увлекая за собой племянника. Ритка, конечно же, притащилась за ними, стояла в дверях символом крайнего любопытства. — Откуда он взялся, этот дядька? Что, прямо-таки сам на улице к тебе подошел?
— Ну да… Он из машины вылез спросить, где аптека. А чего ты так испугалась, Лесь?
— А ты сам не понимаешь, чего? Маленький, да? Ты хоть знаешь, для чего такие дядьки к мальчикам на улице просто так подходят?
— Ты что, думаешь, он педик? Не… На педика он не похож. Он нормальный мужик!
— Да все они с виду нормальные мужики.
— А я тебе говорю, что нормальный!
— Тогда с какого перепугу он ринулся твои проблемы решать? Ты об этом подумал?
— Он еще и гостинцы принес! — тут же вставила свою реплику Ритка, явно переходя на Лесину сторону. — Вон, какой пакет огромный!
— Так. Так… — грозно уставилась Леся на пакет, откуда торчала глянцевым углом огромная коробка с конфетами. — Илья, немедленно бери пакет и неси все это на помойку! И визитку туда же! Слышишь? Немедленно! А лучше дай сюда, я ее порву…
— Леськ, ты чего взбеленилась-то? — обиженно поднял на тетку ровные аккуратные бровки Илья. — Совсем, что ли, рехнулась? Говорю же тебе, нормальный дядька… Не видела его, а уже выводы делаешь!
— Дай сюда визитку, я сказала!
— Не дам! — сделал большой шаг назад Илька, пряча картонную полоску за спину. — Успокойся немедленно, куда тебя понесло? Аж трясешься вся!
А Лесю и в самом деле трясло. Внутри организма все ходило ходуном, булькало и переливалось знобкой сердитостью, и трудно было дышать — тут же схватывалась болью яркая точка под левой лопаткой, исходила лучами, горячо била в голову, изгоняя из нее последние здравые мысли. Даже вдруг захотелось размахнуться и… Ударить, что ли? Вдруг ужаснувшись мерзости собственного порыва, она тут же обмякла, давая дорогу слезам — простым, горячим, обычно-привычным, всегда приходящим на помощь в такие минуты. Действительно, лучше уж поплакать, чем руки распускать.
— Лесечка… Лесечка, да что ты! Успокойся, не надо! — кинулся к ней Илька, обхватил руками, ткнулся носом в изгиб меж плечом и шеей. — Не надо, не надо плакать! Это ты не на меня сердишься, я знаю, это из-за того, что работу потеряла… Ничего, Лесь, прорвемся! Мы справимся, Лесь! Мы прорвемся, честное слово, прорвемся.
