— Сгинь, мамо, я кому сказала! — подтолкнула тещеньку обратно в ванную Анька. — Ну? Не лезь, не порть мне разговора.
— Да подумаешь! Не больно и хотелось… — обиженно пожала плечами женщина, сердито закрывая за собой дверь. Но закрыла-таки не до конца — оставила щелку. Андрей голову был готов дать на отсечение, что она тут же приникла ухом к этой щелке, затаившись в неловкой позе охотника. Что ж, пусть…
— Ухожу я от тебя, Анька! — с ходу сообщил Андрей, плюхаясь на кухонный стул.
Колыхнувшись полным телом, будто прошел по нему быстрый электрический разряд, Анька застыла перед ним статуей, меняя выражение лица сначала с ласкового на оторопелое, а потом и мамино родненькое личико быстро выползло наружу, полыхнули черной яростью глаза, подобрались губы твердой куриной гузкой, и вот уже полетела ему в лицо жирная фига, подкрепленная мощным визгливым сопровождением:
— А вот это видел, гад? Уходит он! Как же! Да я твоей мозглявке вмиг дыхалку перекрою! Шею сверну, как цыпухе, всю жизнь по больницам проведет. Понял?
— Тихо, Анька. Убери от меня пистолет. — Андрей с силой отвел от лица Анькину фигу. — Давай поговорим спокойно, без русских народных психозов. То есть без мозглявки, дыхалки и без цыпухи. И вообще, только попробуй ее пальцем тронуть.
— И попробую! Можешь даже не сомневаться, как попробую! Да я… Да я…
— Без квартиры останешься, Аньк. Отец эту квартиру на мое имя купил, так что придется тебе с мамой обратно в деревню ехать. Выбирай, Анька. Или комфорт здесь, или жажда мести из родной деревни. Свернуть шею ты можешь, конечно, я в твоих способностях нисколько не сомневаюсь, но подумай, во что тебе это удовольствие выльется. Выбирай.
Все это он говорил быстро, громко и четко, практически на одном дыхании. Как мелкие гвозди вколачивал. Еще и присолить пришлось грубостью голоса, иначе Анька его пламенной речи просто не восприняла бы.
А она стояла, слушала. По глазам было заметно, что взвешивает выгоду предложения. Может, даже мудрый совет вспомнила из журнала «Космополитен». Вроде того: возьмите все лучшее от уходящего к другой мужа, возьмите для себя дивиденды в процессе развода…
— Анька, не отдавай кватеру, дура! — резко заглянула в открывшуюся кухонную дверь тещенька, как шустрая кукушка из часов. — Наша, наша кватера-то! Соглашайся, Анька!
— Да сгинь, мамо… — махнула на нее рукой Анька, вяло опускаясь на стул. — Ты еще тут со своими советами… Дали по башке обухом, теперь еще и хотят чего-то.
— Мама плохого не посоветует, Ань, — ласково проговорил Андрей. — Отпусти меня с миром, прояви благоразумие. Давай обойдемся без драк, ладно?
— Сволочь ты и нахал бессовестный, вот ты кто… — Анька тяжко всхлипнула. — Сам поманил в красивую жизнь, а теперь отымаешь. Эта лахудра будет теперь жить в папочкином богатстве припеваючи, а я?..
— Не будет она жить припеваючи, Ань. Успокойся. Если тебя так этот вопрос волнует. Точно не будет.
— Да, волнует! Думаешь, ее не волнует, что ли? Думаешь, она тебя за красивые глаза из приличной семьи уводит? Как бы не так! Пронюхала, падла такая, какой у тебя папочка, вот и…
— Нет у меня больше папочки, Анька. Порвал я с ним.
— Иди ты?.. Что, правда? Прямо-таки навсегда?
— Ага. Навсегда.
— А зачем?
— Так надо было.
— Во дура-а-ак… Правильно про тебя мамо говорит, что ты ирод царя небесного. Ирод и есть… Ни себе, ни людям.
— Ирод, конечно! — снова сунулась кукушкой в дверь тещенька. — Кватеру, кватеру не отдавай, главное! Слышь меня, Анька?
— Ну что, Ань, по рукам? За «кватеру» потерпишь отказ от рукоприкладства? — спросил Андрей терпеливо, дождавшись, когда за «кукушкой» захлопнется дверь.
— А ты не смейся над нами, Андрюш. Все бы только шуточки шутил. Ты нас с мамой пожалей лучше. Куда мы теперь пойдем, как жить будем? На паперти стоять?
— Ну, почему на паперти… Можно тебе на фабрику вернуться, например.
— Это что? Опять к конвейеру вставать? Мне?
— А почему нет, Ань? Стояла же раньше, и ничего. Я помню, ты даже с удовольствием на фабрику ходила, похвальные грамоты мешками получала. И вообще… конвейер — это ж тебе не разбитое корыто из сказки про золотую рыбку, на фабрике за него зарплату платят.
— Ага… Легко тебе говорить. После шоколадных конфет леденцов-то не шибко хочется. И вообще, сволочь ты, Андюша, как есть сволочь. Чего тут еще скажешь? Показал красивую жизнь и тут же отбираешь. Это… Это нечестно, Андрюша. И глупо.
— Ничего, Анька. Зато не смертельно. В стране кризис, сейчас всем трудно. Многие с шоколадных конфет на леденцы перешли.
— Андрюш, а как же любовь? Я ж люблю тебя, я жена твоя. Ты ж мне сердце разбил, в конце концов!
— Ой, ну не надо… — поморщился он страдальчески, как от резко пронзившей зубной боли, — не надо про любовь, Анька, пожалуйста. Не говори красиво. Не твоя эта тема.
— А чья? Лахудры твоей? Чего ты в ней нашел-то? Ни кожи ни рожи!
— Ладно, Ань. Пошел я. Потом вещи мои соберешь, ладно? Какие посчитаешь в хозяйстве лишними. Я ни на что ценное не претендую.
— Машину мне оставь…
— А нету машины.
— Разбил?
— Не-а. Отцу обратно отдал.
— Сам?
— Ну да. Сам… Он же мне ее покупал.
— Ох, ирод… — послышался тихий тещенькин стон из-за двери.
— Да ты и впрямь дурак, Андрюша. Мама-то права. Чистый, чистый дурак, — прозвучал тут же грустным эхом и Анькин голос.
Она вздохнула, как вздыхают утомленные собственной мудростью женщины, глянула на него печально и чуть снисходительно. Странная эта штука — женская мудрость. Очень уж избирательная. Посылается сверху подарком в качестве компенсации за неприятности. Вот как Аньке, например. Мужа потеряла, транспортного средства лишилась, зато мудрость на нее снизошла, то есть откровение небесное под названием «зелен виноград» — жила, бедная, не с мужем столько лет, а с чистым дураком…
Андрей поднялся, тихо прошел к кухонной двери, открыл ее осторожно, стараясь не ударить притаившуюся с другой стороны еще одну мудрую женщину. Глянул на нее извинительно и, заполучив в спину последнего «ирода», поторопился покинуть помещение.
Выйдя на улицу, он с удовольствием втянул в себя вечерний морозный воздух. Странный, странный сегодня вышел день… Будто тупым ножом по жесткой парусине пропоротый. Одни рваные клочья прежней жизни по бокам торчат. Больно вообще-то. Ну да это ничего. Это ничего, потому что дома его ждет Леська, милая «лахудра» с проплаканными насквозь глазами. Она откроет ему дверь, улыбнется коротко, и он тут же заграбастает ее в руки, уткнется губами в теплое русоволосое темечко и будет очень долго так стоять и держать ее будет крепко, до тех пор пока она не заерзает у него в руках, не запищит нетерпеливо «пусти…».
