Машенька – все, что у Елизаветы Алексеевны осталось, единственная наследница. Мать ее любила, но страшно боялась, что девочка унаследует от отца его беспечность и пылкость натуры. Прежде, при жизни Михаила Васильевича, Машеньку было решено отправить учиться в Смольный институт, в Петербург. После смерти мужа Елизавета Алексеевна это решение изменила. Она хотела быть уверена, что дочь хорошо устроит свою судьбу. Очевидно, Елизавета Алексеевна испугалась петербургских соблазнов и случайных встреч с молодыми людьми. До пансиона Маша так и не доехала. После некоторого времени проживания в Пензе осиротевшая семья вернулась в Тарханы и занялась приведением дел в порядок. Первое, что надлежало предпринять, – перевести на себя оставшееся от мужа наследство. Часть этого наследства была тут же, в Тарханах, а часть – в имении Арсеньевых в селе Васильевском. Вот туда-то в 1811 году и отправились Елизавета Алексеевна с дочерью Марией Михайловной.
Дело о разделе наследства требовало, очевидно, частых поездок. И Маше в Васильевском нравилось: дом Арсеньевых был шумный и веселый, всегда полно гостей. Именно там Машенька и встретила обаятельного соседа Арсеньевых – Юрия Петровича Лермонтова. Юрий Петрович только что вышел в отставку из армии – якобы по болезни, но на самом деле потому, что в том году умер его отец Петр Юрьевич, и капитан Лермонтов, согласившись на отставку без выплаты пенсиона, приехал домой к матушке и сестрам. Само собой, он посетил гостеприимных Арсеньевых. Маша увидела Юрия, Юрий увидел Машу.
Елизавета Алексеевна была в ужасе: не такого мужа для своей Маши она желала. Лермонтов был крайне беден, крайне легкомыслен, но очень хорош собой. Тарханская помещица хотела устроить судьбу дочери так, чтобы та была за мужем как за каменной стеной, но Маша стояла на своем решении твердо, да и тетки Арсеньевы тоже встали на ее сторону. Елизавета Алексевна дала согласие, чтобы молодые обручились. А год спустя началась Отечественная война, и капитан вернулся в действующую армию. И даже, как пишут некоторые исследователи, был ранен и попал в госпиталь, а невеста его Марья Михайловна ездила его проведать.
Документов о заключении между ними брака не сохранилось. Венчались они не в Тарханах, а, скорее, в Васильевском. И разлучить их Елизавете Алексеевне не удалось. Так что не стоит искать Михаилу Юрьевичу в отцы ученого еврея, деревенского кучера или чеченского повстанца. Отца его звали Юрием Петровичем. И свою фамилию он передал не бастарду, а своему родному сыну.
Юрий Петрович
Первая роковая отметина. Знак судьбы
За все недомолвки, за все темные пятна, покрывшие правдивую историю любви Маши Арсеньевой и Юрия Лермонтова, благодарить мы должны Елизавету Алексеевну. Брак она, так же как и большинство ее современников, рассматривала не как соединение любящих сердец, а всего лишь как способ возвысить свой род либо же получить богатство. Богатства у капитана Лермонтова не имелось. Своим родословием он, кажется, тоже особенно не интересовался, иначе не пришлось бы ему потом, когда теща потребовала, несколько лет собирать нужные бумаги о своем дворянском происхождении. Юрий Петрович был в понимании матери его возлюбленной вертопрах и ничего не стоящий человек. Только тогда, когда стало ясно, что ее отказ убьет Машу, Елизавета Алексеевна примирилась с выбором дочери. Примирилась, но даже семейные отношения молодых поставила под жесткий контроль.
Ю. П. Лермонтов (отец поэта)
Неизвестный художник (1810-е)
Юрий Петрович, наверное, даже не догадывался, что радушное предложение поселиться в Тарханах не имеет ничего общего ни с заботой, ни с любовью. Воспитанный в бедности, а потом на казенном содержании в кадетском корпусе, он и не предполагал, что теща просто не считает нужным выделять дочери приданое. В Тарханах у Елизаветы Алексеевны был хорошо налаженный быт, полная экономическая самодостаточность: своя церковь, свой кабак, свой кирпичный завод. Имея собственных четыреста с лишком крестьянских душ, Елизавета Алексеевна по смерти мужа не забыла разделить его наследство даже с дочерью – и отобрала установленную законом часть из двадцати семи душ, принадлежавших прежде Михаилу Васильевичу. Бабка Лермонтова из того, что ей причиталось, ничего никогда не упускала. Машу она, наверное, тоже считала своей собственностью и выпускать ее из своих рук не желала. Простодушный капитан был поставлен перед фактом: либо жить вместе с женой в Тарханах, либо – полная нищета. Ставить условия его теща умела. Будь у Юрия Петровича другое владение, кроме села Кропотова (точнее – половины этого села, поскольку вторую унаследовали три его сестры и мать), он бы мог просто увезти свою жену и зажить собственным домом. Но другого-то владения у него не имелось…
А теща предложила чудесный план, чтобы ему с женой не бедствовать: она пообещала передать управление Тарханами молодому зятю. Вроде как благодеяние. Тем более что Маше предстояло рожать. Юрий Петрович очень волновался, а Елизавета Алексеевна откровенно боялась родов дочери: она знала, что Маша слаба, и в Тарханах оставлять ее на повитух будет весьма неосмотрительно. Так что было решено в конце лета отправиться в более цивилизованное место. Нет, не в Пензу, где доктора были не лучше деревенских повитух, а в Москву.
Москва, в которую они ехали со всеми необходимыми запасами, была Москва 1814 года – погорелая и неуютная, но зато в этой Москве имелись надежные доктора, готовые спасти мать и младенца, если что-то пойдет не так. Насколько тяжело рожала Мария Михайловна, мы не знаем. Но предание донесло рассказ, как, приняв новорожденного, московская повитуха воскликнула, что этот младенец своей смертью не умрет (по одной версии) или что этот младенец – не жилец (по второй).
И верно: младенец был слабенький, а руки и ноги имел неправильной формы, зато большую голову, пухлые губы и страдальческие глаза. Любители искать отметины рока замечают по поводу этих преданий, что, мол, именно так и выражается родовое проклятие – в физическом уродстве. И обычно добавляют, что взгляд у младенца был не просто страдальческий, но еще и тяжелый, а глаза – черные. А некоторые доктора, большие любители ставить диагнозы великим людям, радостно восклицают, что по детским портретам Лермонтова уже знают, чем страдал их заочный пациент, – водянкой головного мозга, с нею он и родился. И добавляют, что слова повитух нужно понимать буквально: ребенок скоро помрет. А потом делают заключение: удивительно, что выжил, потому что в ту эпоху такие дети почти стопроцентно были обречены.
Младенец умирать не собирался. 11 октября его окрестили. Крестным отцом стал друг деда Машеньки Василия Арсеньева, дворянин Фома Хотяинцев, коллежский асессор, а крестной матерью – сама Елизавета Алексеевна. Правда, Юрия Петровича ожидал неприятный сюрприз: вместо родового лермонтовского имени Петр новорожденного нарекли Михаилом – так распорядилась Елизавета Алексеевна в память своего мужа-самоубийцы. Искатели все тех же роковых совпадений и тут снова потирают руки: как же, если наречь ребенка именем самоубийцы, то на него переходит тяжесть судьбы почившего, а то и вовсе сваливается проклятие. И винят бабушку поэта, что она неразумным имянаречением испортила жизнь внуку. Правда, вполне возможно, что любившая отца Машенька сама захотела дать мальчику имя деда, а Юрий Петрович, любя ее, и не возражал. Никто теперь не скажет, почему сын Юрия Петровича Лермонтова был назван не Петром, а Михаилом.
