В тех же числах и тоже на Кавказ отбывает из Петербурга князь Сергей Трубецкой, переведенный, как и Лермонтов, из гвардии в армию, сбежавший проститься с умирающим отцом, взятый в столице под стражу и отправленный с фельдъегерем, чтобы не удрал по дороге. На Кавказ собирается и молодой князь Васильчиков, которого в компании Лермонтова видел в Москве немецкий переводчик Фридрих Боденштедт. И, судя по тому, какими прозвищами награждал его Михаил Юрьевич и как едва не довел князя до полной обиды, это тот самый Васильчиков, с которым мы скоро встретимся, что бы там ни говорили казенные бумаги о его якобы пребывании в Тифлисе. И – о да! – там, на Кавказе, только что, 9 апреля, вышел в отставку майор Николай Мартынов, брат Михаила Мартынова, которого только что повидал Лермонтов, и очаровательных барышень Мартыновых, которым так нравится общество поэта. Что ж, вся компания в сборе. Пора поднимать занавес.
Часть 5
Пятигорск
Орел или решка? Роковой поворот судьбы
Судьба Лермонтова вышла на финишную прямую. 9 мая Лермонтов и Столыпин уже в Ставрополе. Они явились к командованию и получили приписку к экспедиции против горцев. На другой день Лермонтов сообщает об этом в письмах 9 и 10 мая домой, бабушке, и Софье Карамзиной.
«Милая бабушка,
я сейчас приехал только в Ставрополь и пишу к вам; ехал я с Алексеем Аркадьевичем, и ужасно долго ехал, дорога была прескверная, теперь не знаю сам еще, куда поеду; кажется, прежде отправлюсь в крепость Шуру, где полк, а оттуда постараюсь на воды. Я, слава Богу, здоров и спокоен, лишь бы вы были так спокойны, как я: одного только и желаю; пожалуста, оставайтесь в Петербурге: и для вас, и для меня будет лучше во всех отношениях. Скажите Екиму Шангирею, что я ему не советую ехать в Америку, как он располагал, а уж лучше сюда на Кавказ. Оно и ближе, и гораздо веселее.
Я всё надеюсь, милая бабушка, что мне все-таки выйдет прощенье, и я могу выйти в отставку.
Прощайте, милая бабушка, целую ваши ручки и молю Бога, чтоб вы были здоровы и спокойны, и прошу вашего благословения. —
Остаюсь п<окорный> внук Лермонтов».
«Я только что приехал в Ставрополь, дорогая m-lle Софи, и отправляюсь в тот же день в экспедицию с Столыпиным Монго. Пожелайте мне: счастья и легкого ранения, это самое лучшее, что только можно мне пожелать. Надеюсь, что это письмо застанет вас еще в С.-Петербурге и что в тот момент, когда вы будете его читать, я буду штурмовать Черкей. Так как вы обладаете глубокими познаниями в географии, то я не предлагаю вам смотреть на карту, чтоб узнать, где это; но, чтобы помочь вашей памяти, скажу вам, что это находится между Каспийским и Черным морем, немного к югу от Москвы и немного к северу от Египта, а главное, довольно близко от Астрахани, которую вы так хорошо знаете.
Я не знаю, будет ли это продолжаться; но во время моего путешествия мной овладел демон поэзии, или – стихов. Я заполнил половину книжки, которую мне подарил Одоевский, что, вероятно, принесло мне счастье. Я дошел до того, что стал сочинять французские стихи, – о падение!..
Вы можете видеть из этого, какое благотворное влияние оказала на меня весна, чарующая пора, когда по уши тонешь в грязи, а цветов меньше всего. Итак, я уезжаю вечером; признаюсь вам, что я порядком устал от всех этих путешествий, которым, кажется, суждено вечно длиться. Я хотел написать еще кое-кому в Петербург, в том числе и г-же Смирновой, но не знаю, будет ли ей приятен этот дерзкий поступок, и поэтому воздерживаюсь. Если вы ответите мне, пишите по адресу: в Ставрополь, в штаб генерала Грабе, – я распорядился, чтобы мне пересылали письма. Прощайте; передайте, пожалуйста, всем вашим мое почтение; еще раз прощайте – будьте здоровы, счастливы и не забывайте меня.
Весь ваш Лермонтов».
Итак, теперь Лермонтов и Столыпин должны держать путь в крепость Шуру? Но Столыпин должен ехать в Нижегородский драгунский полк, к которому в свое время был приписан и Лермонтов, – в Тифлис, так записано в его подорожной. А Лермонтов – никак не в Шуру, а в расположение Тенгинского пехотного полка, на берег моря, в Анапу. Однако, с легкой руки командования, хороший и смелый офицер перекомандируется в район боевых действий, но, как считает Беличенко, совсем не в Шуру, а на левый фланг, в не менее горячую точку – за Лабу, к командующему Зассу, в Прочный Окоп. Причем все в тот же Тенгинский полк, пятый батальон которого, сводный, находится под командованием Засса. Лермонтову сейчас боевые действия в любой горячей точке только на пользу, там можно получить ранение, о чем он и пишет Карамзиной («пожелайте мне легкого ранения»), и, следовательно, – отпуск. В то же время в Пятигорск со стороны Кизляра едет засвидетельствовавший передвижение наших офицеров ремонтёр Борисоглебского уланского полка Петр Магденко. Как объяснял Беличенко, на каком-то этапе пути их дороги пересеклись, но после Георгиевска разойдутся – одна дорога пойдет на Пятигорск, другая – на Прочный Окоп.
В первый раз Магденко встречает их в моздокской гостинице, где полно раненых:
«Мы остановились перед домом, в котором внизу помещалась почтовая станция, а во втором этаже, кажется, единственная тогда в городе гостиница. Покуда человек мой хлопотал о лошадях, я пошел наверх и в ожидании обеда стал бродить по комнатам гостиницы. Помещение ее было довольно комфортабельно: комнаты высокие, мебель прекрасная. Большие растворенные окна дышали свежим, живительным воздухом. Было обеденное время, и я с любопытством озирался на совершенно новую для меня картину. Всюду военные лица, костюмы – ни одного штатского, и все почти раненые: кто без руки, кто без ноги; на лицах рубцы и шрамы; были и вовсе без рук или без ног, на костылях; немало с черными широкими перевязками на голове и руках. Кто в эполетах, кто в сюртуке. Эта картина сбора раненых героев глубоко запала мне в душу. Незадолго перед тем был взят Дарго. Многие из присутствовавших участвовали в славных штурмах этого укрепленного аула. Зашел я и в бильярдную. По стенам ее тянулись кожаные диваны, на которых восседали штаб– и обер-офицеры, тоже большею частью раненые. Два офицера в сюртуках без эполет, одного и того же полка, играли на бильярде. Один из них, по ту сторону бильярда, с левой моей руки, первый обратил на себя мое внимание. Он был среднего роста, с некрасивыми, но невольно поражавшими каждого симпатичными чертами, с широким лицом, широкоплечий, с широкими скулами, вообще с широкою костью всего остова, немного сутуловат – словом, то, что называется „сбитый человек“. Такие люди бывают одарены более или менее почтенною физическою силой. В партнере его, на которого я обратил затем свое внимание, узнал я бывшего своего товарища Нагорничевского, поступившего в Тенгинский полк, стоявший на Кавказе. Мы сейчас узнали друг друга. Он передал кий другому офицеру и вышел со мною в обеденную комнату.
– Знаешь ли, с кем я играл? – спросил он меня.
– Нет! Где же мне знать – я впервые здесь.
– С Лермонтовым; он был из лейб-гусар за разные проказы переведен по высочайшему повелению в наш полк и едет теперь по окончании отпуска из С.-Петербурга к нам за Лабу.
