Книга Проклятие Лермонтова, страница 9. Автор книги Лин фон Паль

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Проклятие Лермонтова»

Cтраница 9

Павел Петрович Шан-Гирей служил у Ермолова и вышел в отставку в 1818 году в чине штабс-капитана. Это был человек широкоплечий, высокий, с короткостриженой головой, который даже потом, в Апалихе, носил бешмет и черкеску. Настоящий кавказец, как называли боевых офицеров, сражавшихся против горцев. Неудивительно, что тарханский мальчик слушал его рассказы о кавказских походах с большим интересом. И эти рассказы подогревали интерес к Кавказу, тем более что Павел Петрович был, очевидно, хорошим рассказчиком и образованным человеком. К тому же он обладал особенным качеством: уважал противника, с которым его отправили сражаться. И хорошо знал нравы и обычаи горских народов. Мишель эти рассказы запомнил навсегда, а когда стал писать юношеские сочинения, то использовал пересказанные ему сюжеты, на этой основе и родились его «кавказские» поэмы («Измаил-бей», «Кавказский пленник», «Каллы», «Аул Бастунджи», «Хаджи-абрек»). Вряд ли стоит искать другой источник – его не было. Была нежная любовь к Кавказу, интерес к его жителям, уважение к храбрости его воинов – то, что он узнал от Павла Петровича. И была собственная позиция: слово в защиту тех, кто обречен покориться превосходящей силе. Снова увидеть Кавказ, и не глазами десятилетнего мальчика, а человека вдвое старше, ему предстояло только в 1837 году.

Но Кавказ, если хотите, действительно стал для него судьбой. Большая часть всего им написанного – о Кавказе. Если для Пушкина эти горы стали только вехой в биографии, если Лев Толстой захватил Кавказ только краем и написал на кавказскую тему не много, то у Лермонтова с Кавказом связана вся его недолгая жизнь. Он бывал там несколько раз в детстве, он стал неразлучен с «кавказской» семьей Шан-Гиреев, он был послан на Кавказ воевать, там он и погиб. Чем не воля рока?!

Какой странный путь от:

Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз:
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ.
В младенческих летах я мать потерял.
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас.
За это люблю я вершины тех скал,
Люблю я Кавказ.
Я счастлив был с вами, ущелия гор;
Пять лет пронеслось: все тоскую по вас.
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор:
Люблю я Кавказ!..

И двумя годами позже:

Синие горы Кавказа, приветствую вас!
вы взлелеяли детство мое;
вы носили меня на своих одичалых хребтах,
облаками меня одевали,
вы к небу меня приучили,
и я с той поры все мечтаю об вас да о небе.
Престолы природы, с которых как дым улетают
громовые тучи,
кто раз лишь на ваших вершинах
Творцу помолился,
тот жизнь презирает,
хотя в то мгновенье гордился он ею!..
Часто во время зари я глядел на снега
и далекие льдины утесов;
они так сияли в лучах восходящего солнца,
и в розовый блеск одеваясь, они,
между тем как внизу все темно,
возвещали прохожему утро.
И розовый цвет их подобился цвету стыда:
как будто девицы,
когда вдруг увидят мужчину, купаясь,
в таком уж смущеньи,
что белой одежды накинуть на грудь не успеют.
Как я любил твои бури, Кавказ!
Те пустынные громкие бури,
которым пещеры как стражи ночей отвечают!..
На гладком холме одинокое дерево,
ветром, дождями нагнутое,
иль виноградник, шумящий в ущелье,
и путь неизвестный над пропастью,
где, покрываяся пеной,
бежит безымянная речка,
и выстрел нежданный,
и страх после выстрела:
враг ли коварный иль просто охотник…
все, все в этом крае прекрасно.
Воздух там чист, как молитва ребенка;
И люди, как вольные птицы, живут беззаботно;
Война их стихия; и в смуглых чертах
их душа говорит.
В дымной сакле, землей иль сухим тростником
Покровенной, таятся их жены и девы
и чистят оружье,
И шьют серебром – в тишине увядая
Душою – желающей, южной,
с цепями судьбы незнакомой.

До:

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана;
По капле кровь точилася моя.
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня – но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.

Судьба?

Ученики и учителя. Внучок – баловень, домашний тиран?

Мишелю шел уже двенадцатый год, а образован он был для своего возраста слабо. Проще говоря, его учили стараясь не переусердствовать с нагрузками. Француз Капэ, кроме хорошего, яркого родного ему языка и воспоминаний о войне двенадцатого года, на которой он был ранен, попал в плен и чудом остался жив, да военных навыков – верховой езды и фехтования, – ничего ему дать не мог. При изучении французского он упирал на грамматику и заставлял ученика страницами списывать тексты упражнений. К семи годам мальчик делал это уже бойко. Немка Христина Осиповна Ремер научила его своему родному языку и привила любовь к немецкой литературе. Правда, желание бонны привлечь любовь ученика к Гёте едва не поставило бабушку и немку в тупик. Мишель тут же потребовал оленя, раз в книжке говорилось об Оленьем овраге! Тут же для него были приобретены детеныши оленя и лося. Судьба обоих животных, превращенных в материал для наблюдений над живой природой, печальна. Оленя, когда он вырос и стал стремиться на свободу, ходившие за ним крестьяне уморили голодом, а взрослого лося бабушка приказала забить на мясо.

Какие начатки общих знаний дал доктор Леви – сказать трудно. Но, скорее всего, развивал общий кругозор и интерес к естествознанию и математике. Крепостной художник поставил Мишелю руку и научил работать с красками. У кого мальчик брал уроки музыки – неизвестно. Известно только (из воспоминаний Акима Шан-Гирея), что он их ненавидел, хотя музыку очень любил. (Скорее всего, нотной грамоте и игре на фортепьяно учила его Мария Акимовна.) Он умел читать и писать на родном языке, и этому обучила его, скорее всего, старшая сестра Николеньки Давыдова, Пелагея, которую с этой целью и пригласили пожить в Тарханах, там она и жила с 1820 по 1824 год. Маленький Николай и кузен Миша Пожогин тоже жили в Тарханах и учились вместе с Мишелем. А тот в детстве больше наук любил игры либо пребывал в мечтах. Но его познания в учебных предметах были бессистемными и разрозненными. С такими знаниями нечего было думать о дальнейшем серьезном обучении. Бабушка это отлично видела, и теперь, когда Мишель стал вполне здоров, решила создать для внука «школу на дому».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация