– А твой папа тоже всегда показывал тебе Маунт-Уитни, когда вы ехали к Мамонтовой горе?
– Ну да, – ответил я.
– Правда, что ты съезжал по карнизу в четыре года?
– Ага.
– Но ты ведь не будешь заставлять меня съезжать по нему, правда? – сказал он.
– Нет. Тогда были другие времена. Отец заставлял меня делать такие штуки, что если бы я вдруг решил повторить их с тобой, меня бы арестовали.
– Что, правда? – спросил Ноа.
– О да! – подтвердил я.
– А что, например?
К тому времени как мы добрались до Бишопа, я пересказал Ноа все наши лыжные хроники, от Лос-Анджелеса до Юты. «Геймбой» давно был убран в карман на заднем сиденье.
Ноа засыпал меня вопросами, и я отвечал на них как мог. А когда мы выехали из Бишопа и начали подниматься по склону Шервин Грейд, он спросил об авиакатастрофе. Я ненадолго замолчал. Голые факты Ноа уже знал – мой шрам на подбородке давно не давал ему покоя. Теперь пришло время добавить подробности, опуская лишь самые кровавые. Я хотел снять со своего испытания завесу тайны, чтобы Ноа понял главное: глубоко внутри каждый может найти в себе силы справиться с тем, что кажется непреодолимым. Каждый, а уж тем более он…
* * *
Через сорок минут, по дороге к нашей старой хижине, машину повело и занесло на снежную обочину. Был сильный снегопад. Я вырулил на дорогу, остановился и взглянул в зеркало заднего вида. Ноа, прищурившись, размышлял над подробностями жуткого путешествия, которые я только что ему изложил.
– Вот такая история, – подытожил я.
– А тебе было страшно? – спросил он.
– Да, но я был в шоке, – ответил я. – Думал лишь о том, чтобы спуститься. Некогда было бояться.
Я открыл свою дверцу, затем его, и Ноа ступил на свежую снежную целину. Он был в полном порядке, глаза ясные и блестящие. Ноа поддел снег ботинком, и кристаллики разлетелись в стороны.
– Завтра можно будет отлично скатиться по целине, – сказал он, повторяя мои восторженные интонации.
– Ага, – ответил я. – Если хочешь меня о чем-то спросить, не стесняйся, спрашивай. Ты можешь спросить меня о чем угодно, понимаешь?
– Я знаю, – ответил он.
* * *
Я всегда хотел узнать, что же именно пошло не так во время нашего полета в 1979 году. Мне понадобилось 27 лет, чтобы собраться с духом и, наконец, выяснить это. Я запросил официальный отчет Национального комитета безопасности на транспорте о нашем инциденте. В отчет была включена стенограмма переговоров пилота с диспетчерами.
Получив его, я встретился в аэропорту Санта-Моника со своим товарищем Майком Энтином. За плечами у него было более 25 лет полетов. Когда я уселся на переднее сиденье его четырехместной «Цессны», увидел все эти переключатели и рукоятки и разглядел через лобовое стекло радарную вышку, к горлу подкатил ком, а сердце бешено заколотилось. Небо было голубым, но на душе у меня сгустился сумрак, словно все вокруг внезапно заволокло тучами.
– Вы были обречены с момента взлета, – сразу же сказал Майкл.
Он указал на одно из первых сообщений Роба: «Я…эээ… лечу по ПВП (правила визуального полета
[66])… миновал Лос-Анджелес, следую в аэропорт Биг-Бира на посадку, необходимо… эээ… радиолокационное сопровождение, не знаю местности».
– Через 30 секунд с момента взлета Роб уже заблудился и понятия не имел, куда он летит, – говорил Майкл. – Он вылетел в облачный день на самолете недостаточной мощности, да еще без приборов. Ваш пилот вообще не имел права взлетать, а уж тем более двигаться навстречу буре.
Оказывается, за время полета авиадиспетчеры трижды предупреждали Роба, чтобы он не летел по ПВП. Полет без приборов возможен лишь при условии, что пилот видит местность минимум на два километра во всех направлениях и нет никаких обозримых препятствий, которые могли бы затруднить движение.
– Хуже того, – сказал Майкл, – здесь говорится, Роб даже не запросил сводку погоды и не представил в диспетчерскую план полета. Норм, это азы! Если бы он это сделал, то понял бы, что взлетать нельзя.
«Какая нелепая смерть», – подумал я. Отец не погиб в лавине во время спуска по огромной целинной долине, его не сожрала заживо гигантская труба в момент серферского экстаза. Просто какой-то незнакомый мужик взял отца в заранее обреченный полет, которого легко можно было избежать, и убил его самого и его подругу и едва не погубил сына.
Когда мы закончили изучать стенограмму переговоров, меня тошнило и хотелось выйти из самолета. Майкл рассматривал составленную НКБТ маршрутную карту нашего полета, а я потянулся к дверной ручке.
– Хочешь пролететь по вашему маршруту? – спросил Майкл, и моя рука замерла на рукоятке. – Понять, где Роб сбился с курса?
Я выглянул в окно – на небе ни облачка. Сделал глубокий вдох. «Такая возможность выпадает один раз в жизни», – сказал я себе.
И тут к горлу подкатило содержимое желудка. «Ни за что», – подумал я.
– Да, было бы здорово. Давай слетаем, – произнес я вслух.
Майкл завел турбовинтовой двигатель и выполнил необходимые проверки по контрольной карте, а я устроился в пассажирском кресле и надел наушники – все как в тот день, когда мне было 11 лет.
Мы повторили маршрут 1979 года: сбились с курса над каньоном Сан-Антонио и спикировали над вершиной Онтарио. От всего этого мне стало не по себе, но я знал, что другого такого шанса у меня не будет, и безропотно терпел.
Затем Майкл повел самолет в аэропорт Биг-Бира. Посадочная полоса вгрызалась в горы на высоте почти в два километра, прорезала черную просеку в высоких хвойных зарослях и упиралась в озеро Биг-Бир.
– Это аэропорт без персонала, – сообщил Майкл. – Здесь нет никого, кто помог бы совершить посадку, – пилот предоставлен сам себе. Если бы Роб показал план полета и ознакомился с погодной сводкой, он бы знал, что аэропорт, в который он направляется, закрыт для посадки. Даже я, со своим турбодвигателем и всеми этими навороченными приборами, не рискнул бы приземляться там в тот день. Ни за что на свете!
* * *
На рассвете я вышел из машины и повернулся лицом к нависавшему надо мной пику Онтарио. Меня поразило, какой недружелюбной выглядела местность. Стоял ясный сентябрьский денек 2006 года. Я бродил у подножия тропы через каньон Айсхаус, что прямо над Болди-Вилладж, и размышлял, как добраться до того места у вершины, где, по моим прикидкам, разбился наш самолет. В это время женщина по имени Кати вышла на утреннюю прогулку вверх по тропе, и я спросил, знает ли она Чэпмэнов.
Через 15 минут я сидел рядом с Пат Чэпмэн в том же самом кресле-качалке и грел руки у той же пузатой печки, что и 27 лет назад. Мы пили горячий шоколад и вспоминали события 19 февраля 1979 года.
