Найдя заводь, я не мешкая сбросила грязную одежду на траву, рядом с чистой сменой. Окунулась, слегка поежившись, хотя вода была не в пример теплее, чем в реках Сивики. Окунувшись с головой, я вынырнула и набрала полную грудь воздуха – воздуха свободы, каким никогда не дышала прежде.
Отныне я просто Лия. С этого дня и навсегда.
Это было сродни крещению – очищение, глубокое, полное. Вода стекала по лицу, капала с подбородка. Терравин был не просто новым домом. Это мог предложить мне и Дальбрек, но к нему я испытывала бы простой интерес, как к любой незнакомой стране, никак и ничем не отозвавшейся в моей собственной судьбе. Терравин же сулил мне новую жизнь. Это было захватывающе интересно и вместе с тем страшило. Что если я никогда больше не увижу братьев? Что если и эта жизнь не сложится? Но все, что я видела вокруг, вдохновляло меня, даже ворчунья Берди. Так или иначе, я добьюсь, чтобы эта новая жизнь принесла мне счастье.
Ручей оказался шире, чем я представляла, но, помня о своем обещании Паулине, я послушно держалась на мелководье. Заводь была тихая и чистая, с дном из крупной речной гальки, вода едва доходила мне до плеч. Я, покачиваясь, лежала на спине, рассеянно блуждая взглядом по филигранному пологу из дубовых и сосновых ветвей. Опускались сумерки, тени становились все глубже. В домах на склоне горы загорались огни, теплый золотистый свет пробивался меж стволов, Терравин готовился к вечернему поминанию. Я с удивлением поймала себя на том, что напряженно прислушиваюсь, ожидая услышать песнопения, которые вечером поются по всему Морригану. Впрочем, вечерний ветерок доносил издалека лишь обрывки мелодии.
Я тебя разыщу…
В самом дальнем краю…
Я замерла, склонив голову набок, вслушиваясь. Слова обжигали, они звучали пылко, напористо, совсем не так, как священные поминовения там, дома. Я не могла определить, откуда этот текст, но Священное писание велико.
Мелодия затихла, унесенная порывом прохладного ветра, теперь был слышен только звук, с которым я ожесточенно скребла себе спину полученной от Берди щеткой. Левое плечо там, где на рисунок попало мыло, сильно щипало – словно между мылом и свадебной кавой разыгралось сражение. Я представляла себе, как с каждым движением щетки дальбрекский лев в ужасе съеживается, чтобы вскоре исчезнуть из моей жизни навек.
Я наскоро окунулась еще раз, смывая мыльные хлопья, покрутилась, пытаясь рассмотреть униженного льва, но тот малый участок кавы, который мне удалось увидеть в тусклом свете – лоза, обвивающая львиные когти у меня на плече – ничуть не поблек и предстал в прежнем великолепии. Десять дней назад я похвалила мастеров. Сегодня я была готова их убить.
Вдруг послышался треск.
Я бросилась в воду и резко обернулась, готовая встретить незваного гостя лицом к лицу.
– Кто здесь? – окрикнула я.
Никто не ответил, только шелестела листва на деревьях. Может, это голубь? Но куда же он делся так быстро? Я пригляделась к теням, но не увидела движения.
– Наверное, просто хрустнула ветка, – успокаивала я себя. – Какой-нибудь мелкий зверек мог ее задеть.
Или, может быть, просто наш постоялец, выйдя прогуляться, случайно набрел на меня? Я заулыбалась при мысли, что он и сам, должно быть, испугался не меньше моего (и не успел рассмотреть мою спину, как я надеялась). Кавы – знак высокого положения и власти, а эта, если хорошенько приглядеться, явно принадлежала особе монаршей крови.
Я робко выбралась на берег, поскорее натянула чистую одежду и тут заметила небольшого серого кролика, бросившегося удирать в заросли. У меня вырвался облегченный вздох.
Всего лишь зверек. Как я и думала.
Глава шестая
Продержав нас взаперти три дня, Берди, наконец, ослабила хватку, поверив, что мы не солгали. Погони за нами не было. Ей необходимо заботиться о постоялом дворе, повторяла Берди, так что неприятности с властями ей не нужны – хотя я не могла себе представить, чтобы в такой глуши, как Терравин, кто-то мог обратить на нас внимание. Постепенно она давала нам все больше свободы, позволяя делать короткие вылазки – за корицей в лавку пряностей, на базар за бечевкой, на мыловарню за мылом для постояльцев.
У меня до сих пор оставались споротые со свадебной накидки камни, и я могла оплатить ими лучший номер на постоялом дворе, но стать здесь гостьей мне хотелось меньше всего. Я рвалась к обычной жизни, хотела участвовать во всем наравне с другими, а не быть чужачкой, торгующей своим прошлым. Драгоценности, завернутые в узелок, лежали в комнатушке, куда нас поселили.
Прогулки по центру Терравина напоминали мне о беззаботных деньках, когда мы с братьями носились по улицам Сивики, хохоча, дурачась и радуясь жизни – пока родители не приняли решение ограничить мою свободу. Теперь по улицам шли мы с Паулиной. Мы с ней сблизились еще сильнее. Она стала мне сестрой, которой у меня никогда прежде не было. Мы могли позволить себе то, что протокол в Сивике решительно не одобрил бы.
Паулина без устали рассказывала мне о своем Микаэле, и мне все сильнее хотелось, чтобы их любовь преодолела расстояние и время, разделяющие ее и Микаэля. Когда она снова и снова говорила, что любимый найдет ее, я охотно верила. Ее сияющие глаза каким-то образом убеждали меня в преданности ее избранника, к тому же, без всякого сомнения, Паулина была достойна самой верной любви. А достойна ли я?
– Он был первым, с кем ты целовалась? – спросила я.
– А кто сказал, что мы целовались? – лукаво прищурилась Паулина. Мы дружно рассмеялись. Девицам при дворе короля не сошло бы с рук такое неподобающее поведение.
– Ну хорошо, а если бы вы целовались, как ты думаешь, на что похожи поцелуи?
– О, они, должно быть, слаще меда… – Паулина стала обмахиваться, словно воспоминания вскружили ей голову. – Да, мне кажется, это было бы очень, очень приятно, если бы я его поцеловала.
Я вздохнула.
– Что за вздохи? Уж ты-то все знаешь о поцелуях, Лия. Ты целовалась с половиной мальчиков в округе.
Я только руками всплеснула.
– Это не считается, Паулина! Мне тогда было тринадцать лет. И мы просто-напросто играли. А как только до мальчиков дошло, что приближаться к королевской дочери небезопасно, ко мне больше ни один не подошел. Так что я уже давным-давно одна.
– А как же Чарльз? Прошлым летом он вертел за тобой головой, как подсолнух. Глаз с тебя не сводил.
Я мотнула головой.
– Только смотрел. А когда я приперла его к стене на последнем празднике урожая, он дал стрекача, как испуганный кролик. Очевидно, его мама и папа предупредили, чтобы не смел ко мне приближаться.
– С тобой, оказывается, опасно иметь дело? – поддразнила Паулина.
– Еще как, – в тон ответила я и потрогала кинжал, спрятанный под корсажем.
Паулина хмыкнула.
