Паулина нахмурилась:
– Но, Лия, вы же не солдат! Вы его дочь. У вас не было выбора, а значит, его не было и у меня. Никого нельзя принуждать к вступлению в брак. – Она откинулась назад, посмотрела на звезды и поморщилась. – Особенно с какой-то жирной старой развалиной.
Мы расхохотались, и я в который раз обрадовалась, что Паулина рядом со мной. Мы болтали, глядя на мерцающие созвездия, и она рассказывала о своем Микаэле: о нежных словах, которые он ей нашептывал; о клятвах, которые они принесли друг другу; о том, что они будут вместе, когда, вернувшись из дозора в конце месяца, он навсегда оставит королевскую гвардию и выйдет в отставку. Ее глаза светились любовью, и его имя она произносила с особенной интонацией.
Паулине очень не хватало возлюбленного, но девушка не сомневалась, что он сумеет ее отыскать. Они не раз мечтали с ним, как будут жить в Терравине, в домике у моря, с кучей ребятишек. Мне стало тоскливо от ее слов: в отличие от Паулины я не представляла, как сложится моя жизнь в будущем, у нее же был восхитительный план, да еще связанный с реальными местами и людьми. Точнее, с реальным человеком.
Я задумалась: каково это встретить того, кто вот так, до конца, узнает тебя, кто заглянет тебе в душу и одним прикосновением заставит забыть обо всем? Может быть, есть на свете тот, кто захочет провести со мной всю свою жизнь – по своей воле, а не потому, что заключен бездушный договор на бумаге.
Паулина пожала мне руку и привстала, чтобы подбросить веток в костер.
– Надо постараться выспаться, на рассвете двинемся дальше.
Она была права: впереди еще неделя пути, и то при условии, что мы не заблудимся. Паулина не была в Терравине с раннего детства и подзабыла дорогу, а я вообще никогда не выезжала к морю и могла рассчитывать лишь на подругу и помощь случайных встречных.
Вытряхнув из волос хвоинки, я расстелила высохшие попоны на земле и кивнула Паулине, чтобы та ложилась. Но она смущенно спросила:
– Вы не против, если я сперва прочту молитвы поминовения? Я тихонько.
– Конечно, читай, – шепнула я, пытаясь показать, что уважаю ее желание, и смущаясь от того, что не разделяла его.
Паулина искренне веровала, я же никогда не скрывала презрения к традициям, диктовавшим, как мне жить. Опустившись на колени, Паулина нараспев произносила слова молитвы: ее голос завораживал, напоминая нежные переливы арфы под сводами храма. Глядя на нее, я поражалась тому, как слепа бывает судьба. Это Паулине следовало бы стать Первой дочерью Морригана, о таком ребенке мечтали мои родители! Кроткая, сдержанная и терпеливая, верная устоям, чистая душой и сердцем, чуткая и проницательная – она во всех отношениях была истинной Первой дочерью, в тысячи раз более достойной дара. Мне никогда не стать такой.
Лежа на спине, я вслушивалась в ее пение, рассказ о первой обладательнице дара богов и основательнице Морригана: после уничтожения она вывела Выживших из разоренных земель, построила новый мир и подарила надежду. В устах Паулины молитва поминовения звучала чарующе и прекрасно. Ее ритм заворожил меня, заставил раствориться во тьме, окутавшей лес, и волшебстве минувших времен. Мелодичные звуки уносили вдаль, к самому началу вселенной, и мне казалось, что я вот-вот найду разгадку тайны мироздания.
Глядя на круг неба над соснами – далекий, недосягаемый, сияющий и живой, – я всем своим существом тянулась к его магии. И деревья тянулись навстречу магии, а потом вдруг все разом затрепетали, будто полчище призраков пронеслось по их верхушкам – целый мир, недоступный моему пониманию.
Я припомнила раннее детство. Когда мне не спалось, я поднималась на крышу цитадели, самое тихое и укромное место, запрокидывала голову к небу и превращалась в крошечную песчинку вселенной. Тогда я тоже чувствовала единение с чем-то, чего не могла назвать.
– Сумей я дотянуться до звезд, все бы узнала. Все поняла, – говорила я.
– Что ты поняла бы, родная? – спрашивала мать.
– Это, – отвечала я, прижимая ладонь к груди. Я не знала, какими словами описать томившую меня боль.
– Нечего тут понимать, милое дитя, это просто ночной холод. – С этими словами мать брала меня на руки и уносила в кровать.
Позже, когда мать поняла, что мои ночные вылазки продолжаются, на двери, ведущей на крышу, появился тяжелый замок. Так меня разлучили со звездами.
Паулина прошептала последние слова молитвы:
– И да будет так во веки веков.
– Во веки веков, – повторила я, пытаясь представить, сколько же это – во веки веков…
Паулина свернулась калачиком рядом, и мы укрылись моей свадебной накидкой. В наступившей тишине казалось, что лес, осмелев, подступает ближе, приглушая свет костра.
Паулина уснула почти сразу, а во мне бурлили воспоминания о событиях дня. Я была измотана, каждая косточка болела и ныла, а мысли метались беспорядочно, словно несчастный кузнечик под копытами табуна.
Глядя на мерцающие звезды, я утешалась лишь тем, что и принц Дальбрека, скорее всего, тоже не спит. Едет, должно быть, домой по тряской, разбитой дороге, один в неудобной карете, холод ломит старые кости – и нет рядом юной жены, чтобы его согреть.
Глава третья
Принц
Я потуже затянул вьюк ремнем. В нем было припасов на две недели, а в кошельке – достаточно монет на случай, если поиски затянутся. Раз-другой, возможно, придется заночевать на постоялом дворе. Впрочем, мне не верилось, что она могла удалиться от цитадели больше, чем на день пути.
– Я не могу тебя так отпустить.
Я улыбнулся Свену.
– Думаешь, у тебя есть выбор?
Перед ним стоял не мальчишка, вверенный его заботам. Я стал взрослым мужчиной, перерос его на два дюйма и на тридцать фунтов, а затаенной злости во мне накопилось столько, что это делало меня грозным соперником.
– Ты все еще злишься. Прошло всего несколько дней. Подожди еще немного.
– Я не злюсь. Скорее, нахожу это забавным. И любопытным.
Свен перехватил поводья моего коня, так что тот шарахнулся.
– Ты сердишься, потому что она проделала это раньше.
Иногда я готов был убить Свена – слишком уж он смышлен для простого вояки, покрытого шрамами. Я вырвал у него поводья.
– Меня это только позабавило. И заинтересовало.
– Это ты уже говорил.
– Значит, так и есть.
Я набросил на спину коню подседельник, закрепил и тщательно расправил.
Свен не видел ничего забавного в моем отъезде и все продолжал отговаривать меня, пока я седлал лошадь. Я слушал его вполуха. Все мои мысли были о том, как же это, наверное, прекрасно, сбежать. Мой отец отнесся к происшедшему куда серьезнее, чем я сам, усмотрев в этом намеренное оскорбление. Что это за король, если он не смог уследить за собственной дочерью?
