– Ну и что же? Неужто изменили надпись? – спросил Румянцев.
– Всемилостивейшая императрица повелела перечеканить медали и передала их с исправленной надписью… Я много раз слышал, как превосходно он справился с истреблением заразы в Москве. Граф и сам говорил, что тамошние начальники много сделали для того, чтобы уменьшить распространение той смертной болезни. Но то, что он сделал, поражает своей смелостью и какой-то безрассудной неустрашимостью. Прежде всего он собрал две комиссии об умерщвлении архиепископа Амвросия. Первая комиссия занялась изучением вопроса, почему народ испытывал отвращение к больницам и карантинам. И вскоре выяснилось, что врачи и должностные лица были крайне недобросовестны в исполнении своих обязанностей. Все виновные были наказаны, и граф сразу тем самым завоевал доверие.
– К тому же он добрый, красивый, щедрый, приветливый… Природа наделила его удивительным обаянием, – говорил Румянцев, а сам вспоминал, сколько раз этот баловень судьбы выручал его и поддерживал… И совсем недавно Орлов помог его сыновьям поступить ко двору цесаревича Павла.
– Да, и граф Григорий Григорьевич сам обходил больницы, строго наблюдал за пищей и лекарствами, заставлял при себе сжигать платье, белье и постели умерших от чумы.
– Мне рассказывали курьеры из Петербурга, что он не боялся являться и среди зачумленных, утешал их, всем бодрым видом своим внушая им надежду на избавление от тяжкого недуга.
Румянцев хорошо знал, что Панин ненавидит Орлова как своего антипода в жизни и в политике. Но в то же время чувство справедливости в отношении к графу Орлову ни на минуту не покидало его в разговоре с Обрезковым, который, видать, тоже испытывал противоречивые чувства, оценивая деятельность и личность фаворита императрицы.
– Судьба фаворитов часто бывает печальной, ваше сиятельство, – сказал наконец Алексей Михайлович. – Знаете, как кончил любовник королевы датской? На эшафоте…
– До меня дошли лишь смутные и путаные сведения об этом перевороте в Дании. Расскажите, Алексей Михайлович, поподробнее о том, что происходит в мире… Я знаю лишь то, что ничего не знаю, как сказал известный вам мудрец.
– Да уж, в такой дали от Петербурга, куда сходятся все новости… Так вот мне приходилось читать всю почту, которая приходит к нашему благодетелю графу Панину, на многое открываются после этого глаза. И всемилостивейшая наша императрица не раз выражала недовольство всем, что там происходило. Дания жалка, говорила она Панину, там большие дети не умеют сами вести себя, как же вы хотите, чтобы они управляли другими? В них нет ни мудрости змеиной, ни силы львиной. А господина Струензе, любовника королевы Матильды, она называла жалким господином, который производит адское несварение желудка в государстве, в коем управляет.
– Ну а как они там дошли до того, что доверили управлять государством лейб-медику? – спросил Румянцев.
– Видимо, королева Матильда посчитала, что ей все дозволено, а король – действительно сущий младенец – на все закрывал глаза, а когда открыл, то ужаснулся. Ведь дело дошло до того, что полк отказался повиноваться, а управители Дании уступают его требованиям, вместо того чтобы строго наказать его. И все это доказывает, как мало они понимали, из каких нитей свит канат… А со смертью графа Бернсдорфа, который удалился от дел при возвышении Струензе, но призванный снова ко двору после его падения, наши дела в Дании будут непрочны…
И потекла беседа, неторопливая, спокойная, дружеская, – беседа, в которой неуловимо точно выявлялись взгляды и суждения собеседников.
Обрезков после возвращения из Константинополя был щедро награжден Екатериной II, получив орден Святого Александра Невского и 200 тысяч рублей, и назначен членом Коллегии иностранных дел. За эти несколько месяцев пребывания в Петербурге он стал просто необходим Никите Ивановичу Панину, ведя дипломатическую переписку. Так что он уже был знаком со многими сложностями и противоречиями европейской политики. Обрезков знал о решениях императорского совета и резолюциях и «апробациях» Екатерины II.
Обрезков рассказал Румянцеву не только о перевороте в Дании, последствием которого были арест королевы Матильды, расторжение ее брака с королем Христианом VII, ссылка в Ганновер, казнь ее фаворита Струензе и некоторых его приспешников. Главное, понял Румянцев, заключалось в том, что датские волнения и перемены начались и обострились после смерти шведского короля еще в начале 1771 года.
Молодой шведский король Густав III слыл ярым приверженцем Франции и самодержавной власти у себя. Ясно было, что он будет упорно противостоять России и ее интересам в Европе. Так оно и оказалось. Граф Остерман тут же потребовал денег для подкупа «благонамеренных патриотов, устремляющихся на сохранение национальной вольности». Екатерина II внимательно следила за развитием событий в Швеции и поняла, что «лучше дать денег, нежели видеть в Швеции самодержавство и с ним войну посредством французских денег и интриг», предложив выдать Остерману более 300 тысяч рублей. Фельдмаршал граф Ферзен и вся его партия «неблагонамеренных», мечтавшие об установлении самодержавия в Швеции и возвращении утраченных по Ништадтскому договору земель, развернули бурную деятельность и в печати, и плетя сеть интриг, вовлекая все больше сторонников в свои сети. Поэтому русское правительство было заинтересовано в том, чтобы, во-первых, удержать в целости старую форму шведского правления, во-вторых, всячески помешать молодому королю развернуть подготовку к войне против России хотя бы на тот срок, пока она ведет «жестокую и обширную войну» с Турцией, помешать не только началу «действительной войны, но и от наружных оной оказательств, дабы иначе не могло родиться в публике сомнение и пустой страх»… Так писал Панин Остерману.
На первых порах молодой шведский король заверил противоборствующих в сейме, что он будет выступать за соглашение французской и русской партий в сейме, будет выступать за национальное единство. Но все это было лишь игрой для отвода глаз простодушных политиков. Искушенные дипломаты не могли не заметить, что в Швеции назревала серьезная оппозиция России и русским интересам. Король всячески поощрял культ Франции и уничижение России. Все чаще стали появляться статьи, в которых Россия представала крайне истощенной, изнемогающей от непосильного бремени войны. С другой стороны, в «Политических рассуждениях» королевского библиотекаря Гервеля указывалось на деспотическое влияние России на соседнюю Польшу, указывалось, что Россия является причиной всех бедствий польского народа. И если Швеция попадет под влияние России, то ее ждет такая же участь, как и Польшу.
Ну, что Франция занимала враждебную позицию по отношению к России и всячески настраивала шведского короля противодействовать ее политике в Европе, говорил Обрезков, – это естественно. А вот активнее стала действовать в Швеции Австрия, и особенно император Иосиф II, – это было удивительно и неожиданно…
Остерману удалось заполучить реляцию шведского посланника при венском дворе, в которой посланник излагал свой разговор с австрийским императором. Из разговора стало ясно, что Австрия подогревает пыл молодого короля, ласкает его честолюбие и тщеславие, восхищаясь его великими как природными, так и приобретенными с помощью воспитателя графа Тессина качествами. Иосиф лицемерно сожалел, что Швеция из сильной некогда державы, наводившей страх на своих соседей, превратилась во второстепенную из-за внутренних распрей и раздоров и не может даже противостоять ослабленной России, не способной, конечно, вести войну на юге и на севере своей страны. Указав на Польшу и на Данию как на страны, в которых Россия распоряжается как в своих вотчинах, австрийский император намекал шведскому посланнику, что Швеция должна резко выступить против известных замыслов России возвеличить себя над всеми своими соседями и не поддаваться ласкательствам русской императрицы, а, соединившись с Данией, которая до сих пор забавляется беспрестанными переменами в правительстве, повести свой союз к унижению России, потребовав у нее утраченные земли.
