– Ваше сиятельство! Ведь совсем недавно неприятель вышел из Силистрии и обрушился на Ликарешти. Три атаки его отбили…
– Знаю. Ради своей пользы неприятелю надобно пребывать в укреплениях. Но если он снова вознамерится выступить из своих укреплений, то уж тогда вместе с генералом Лойдом одновременно атакуйте его. Так что условьтесь с Лойдом о сигналах наиудобнейших, чрез которые вы бы могли один другому возвестить нужду о помощи.
– А князь Репнин? – спросил Глебов.
– Я уверен, Федор Иванович, что вы и сами справитесь, если неприятель зашевелится. Ну а потом, в крайнем случае, я в таком близком расстоянии находиться буду, что могу сам дать необходимое предписание. А генерал-поручик князь Репнин будет мне помощником на переговорах, а потому вместе со мной отъедет из здешнего лагеря. Господин Обрезков со своей канцелярией из-за разлива рек никак не может приехать к сроку. А жаль, он истинный делатель мира. Кстати, как только приедет князь Репнин, пусть сразу же пожалует ко мне.
Глебов, пожелав фельдмаршалу успеха на переговорах, ушел. Но Румянцев недолго оставался в одиночестве: вскоре в палатку вошел князь Репнин.
Пока фельдмаршал и генерал приветствуют друг друга, напомним читателям, что князя Репнина больше двух лет не было в армии: он лечился за границей и устраивал свои денежные дела. Вот что говорится в «Русском биографическом словаре» об этом периоде его жизни: «Репнин выехал в Германию. Летом 1772 года он пользовался водами в Спа. Почти весь год Репнину пришлось вести нелегкие хлопоты по устройству денежных дел, пришедших к этому времени в такое расстройство, что единственным способом спастись от окончательного разорения представлялся крупный заем… По этому делу Репнин лично ездил в Гаагу».
Напомним также, что причиной ухода Репнина из армии была не столько болезнь, сколько резкие выражения фельдмаршала Румянцева, недовольного сдачей Журжи. Румянцев остро переживал эту неудачу, предписав Репнину при сдаче должности генералу Эссену «все письменные документы до последнего листа сдать по реестру, ибо происшедшее в том корпусе неотменно поведет за собою следствие, для коего нужны будут всякие малейшие письменные инструменты». Но князь Репнин был родственником министра иностранных дел Панина, был близок ко двору, его весьма ценила сама императрица. Наконец, он имел опыт ведения дипломатических переговоров, а мирный договор нужно подписывать в срочном порядке. Что оставалось делать Румянцеву, если Обрезков буквально застрял в непролазной грязи, образовавшейся после разлива рек и бурного дождя?
Сам же князь Репнин прекрасно понимал, какие выгоды ждут его после заключения мирного договора и вполне возможной поездки в Петербург в качестве вестника мира… Поэтому охотно поехал в Кучук-Кайнарджи, хотя и недолюбливал Румянцева.
– Ваше сиятельство, должно быть, знает, – заговорил наконец Румянцев, – что верховный визирь, получив мой ультиматум, прислал вчера ответное письмо. В нем он соглашается со мной, что время перемирий прошло и пора приступить к заключению мира. Раньше нельзя было приступать к оному, были на то свои причины, а ныне общие наши намерения находятся в согласии и равенстве… Уже из Шумлы отправились уполномоченные с чрезвычайным посольством.
– А называет уполномоченных? – спросил Репнин.
– Почтеннейший Ресми-Ахмет-эфенди назван первым уполномоченным, а вторым – почтеннейший канцлер Ибрагим-Мюниб-эфенди. Генерал Каменский дал им сопровождение для проезда чрез наши войска. Вскоре они будут в Кайнарджи.
– А что, ваше сиятельство, мы должны потребовать от них при заключении мира? В общих чертах я слышал о том от графа Никиты Ивановича Панина, но ведь обстоятельства несколько изменились?
– Верховный визирь полагал, что мы договариваемся о перемирии или о конгрессе. Я ему твердо заявил, что о конгрессе, а тем более о перемирии, я не хочу и слышать. И если они хотят мира, то пусть пришлют полномочных, чтоб подписать, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уже столь много толковано. К главнейшим артикулам мы относим независимость Крыма, свободное плавание торговых судов по Черному морю, занятие Керчи и Еникале русскими войсками. А может быть, потребуем и Кинбурн с прилежащим округом. Я вам передам все документы, подготовленные на конгрессе в Бухаресте Обрезковым, дам вам также копии писем верховного визиря и мои, вы изучите их. Вы будете вести всю протокольную часть переговоров. Моя канцелярия уже работает над новой редакцией мирного договора.
– И когда мы отбываем из здешнего лагеря?
– Сегодня и выступаем. Со мной пойдут два пехотных полка и пять эскадронов кавалерии при двух орудиях. Мы спешим на помощь генералу Каменскому, чтобы штурмовать Шумлу и взять в плен верховного визиря, со всем его штабом и канцелярией. Если, конечно, не подпишут в Кайнарджи мирного договора…
– Обычно на подписание мирного договора требуется больше времени. Турки – народ церемонный. Много времени уйдет на всякие пустые встречи и разговоры.
– Нет, пять дней даю вам на заключение мирного договора. Хватит – поговорили. Пора и на этом фронте действовать решительно и по-военному.
Репнину понравилась твердость фельдмаршала. Он сам действовал так же, когда был в Польше послом России.
В полдень 4 июля фельдмаршал со своим отрядом подходил к деревне Кучук-Кайнарджи. Здесь ему доложили, что совсем недалеко раскинули лагерь турецкие уполномоченные и хотят его видеть. Румянцев приказал полковнику Петерсону, хорошо знавшему их язык и обычаи, отправиться в турецкий лагерь и приветствовать их от имени русского фельдмаршала. А главное – передать, что он спешит к Шумле для того, чтобы руководить сражением против войск великого визиря.
Вскоре вернувшийся Петерсон передал Румянцеву настойчивую просьбу послов принять их и начать переговоры о мире: у них есть самые высокие на то полномочия. «Вот как повернулось дело! – думал Румянцев. – Кто бы мог предполагать еще несколько месяцев назад, что гордые и самоуверенные турки, узнав о моем движении к Шумле, будут нетерпеливо домогаться увидеть меня? Придется уважить их просьбу».
Уполномоченные прибыли в русский лагерь и расположились в палатке недалеко от шатра Румянцева. Фельдмаршал предложил вести встречу без лишних церемоний, в присутствии только «знаменитейших услужников», необходимых для ведения деловых переговоров.
– Господа! – начал он. – У меня мало времени на разговоры. В Фокшанах и Бухаресте российские уполномоченные сказали все, что нужно было. После этого действие оружия российского перешло за Дунай и даже за Балканы. Я спешу к Шумле. В Силистрии и Рущуке ваши гарнизоны заперты и уже испытывают нужду в провианте и хорошей воде… Верховный визирь не раз пытался прорваться сквозь наши войска, но тщетно: каждый раз бывал бит. Мы уже много раз писали друг другу об условиях мирного договора. Но между тем время идет, и то, что легко совершить можно в одно время, невозможно сделать в другое. В конце концов самая умеренность наша истощается, коль ни велика она была. Однако ж я и по сей час тот же, что и вчера, и не воспользуюсь вашим тяжким положением. И мы требуем того же, что и вчера, лишь с небольшими добавлениями, о которых вы сразу догадаетесь. Мы должны договориться, чтоб всем татарам остаться вольными и ни от кого, кроме единого Бога, не зависимыми в их гражданских и политических делах и правлении, а в духовных сообразоваться имеют правилам магометанского закона. Все земли и все крепости в Крыму, на Кубани и на острове Тамань и прочие земли, в их владении бывшие, им же, татарам, отдаются, выключая крепости крымские: Еникале и Керчи с их уездами, которые Блистательная Порта России уступает. Уступает также России замок Кинбурнский с его округом и степью, между реками Бугом и Днепром лежащею. Коммерция в областях обеих держав и судоплавание на Черном и Белом море и Дунае, во всех пристанях и каналах, и на всех морях взаимным образом обеим империям дозволена, и за убытки военные России заплатить имеет Блистательная Порта семь миллионов с половиною пиастров, считая на российские деньги, четыре миллиона пятьсот тысяч рублей. После сего оставляет Россия Порте город Очаков с древним его уездом, возвратит Бессарабию, Молдавию и Валахию со всеми городами и крепостями, все острова на архипелаге, выговоря для жителей островских и помянутых провинций свободное отправление веры, облегчение в податях и сохранение при их привилегиях. Впрочем, десять артикулов, подписанных взаимными послами на Бухарестском конгрессе, должны быть утверждены слово до слова, как и другие сообщенные на оном же конгрессе двадцать восемь артикулов, против которых нет причины прекословить.
