Почти одновременно с этим получил он и письмо от своей Екатерины Михайловны, тоже не порадовавшее его. И жене он написал, что поедет лечиться на воды, а для этого надобны деньги. Деньги нужны были не столько для лечения, сколько для уплаты долгов хозяину, да и карточные долги появились. Ведь жил он не оглядываясь, есть у него деньги или нет, жил как в молодости. Ответа от жены долго не было. К каждой почте посылал слугу, но письма не было, вот как обиделась Екатерина Михайловна. Но все оказалось хорошо, и ее молчание объяснилось просто: долго не получала его писем, а теперь получила сразу два. Слава богу, что все подошло из того, что он им послал. Господи, как ей мало надо, только письмо да кое-что из подарков… И готова ему все простить. «Бог слезы мои услышал, что порадована на несколько времени, теперь спокойна», – вспомнились Петру Александровичу строки из письма.
Петр Александрович, только что благодушно настроенный при воспоминании о домашних делах, неожиданно нахмурился при воспоминании о Екатерине Михайловне… Вот ведь ничего другого не могла придумать, как посылать письма через Дмитрия Васильевича Волкова, тайного секретаря Петра III, самого доверенного и влиятельного его человека. Конечно, он теперь либо сослан, либо убит, вот и задержались письма жены. Может, и передала-то эти письма Волкову тогда, когда все там в Петербурге закрутилось… А может, передала письма через Прасковью Александровну? На нее вообще нельзя положиться: либо забудет, либо передаст не тому, кому следовало бы. Пашеньке, конечно, сплошные недосуги, то с одним закрутит, то с другим. Бедный граф Брюс, несчастный муж ее, как он все терпит? А ведь Прасковьюшка, кажется, подружка новой императрицы?
Тяжко на душе у графа Румянцева. Не привык к безделью. Готов был растерзать себя тревожными сомнениями. Что делать? Как быть? Ведь растут три сына, их не бросишь и не побежишь за первой встречной, которые тут наведывались к нему. И возвращаться нельзя, и покидать родную страну обидно. И сколько можно бездельничать в Гданьске!..
Румянцев вспомнил последние свои распоряжения в Кольберге, когда он еще командовал корпусом. Незадолго до дворцового переворота, составляя по распоряжению императора Петра III реляцию о производстве офицеров на свободные вакансии, Румянцев каждого офицера и сержанта осмотрел, назначая на ту или иную вакансию не только по старшинству, но и по достоинству. Некоторых, не способных к продолжению службы, отправил в Военную коллегию, пусть там разбираются, что делать с таковыми. А самого старшего и самого достойного – подполковника Александра Суворова – рекомендовал к повышению в полковники на состоящую в кавалерийских полках вакансию… Получилось ли производство по его рекомендациям? Или новые правители не вняли ему?
Нет, не поедет в Москву, повременит покуда, тут так хорошо, никаких забот, тревожило лишь безденежье, так можно и в долг пожить…
Во многих московских домах уже давно отпраздновали возвращение с войны служивых. Увечные и здоровые, с орденами и медалями и без оных, все были радостно встречены, слезами женскими омыты, девичьими улыбками озарены. Лишь в барском подворье Румянцевых по-прежнему было скучно и тоскливо. Бывало, конечно, и здесь веселье, когда маленькие барчуки вываливались с няньками из дома и бегали по двору, укрывались в чудесном саду, прячась от надоедливых нянек. Девятилетний Николай и восьмилетний Сергей, забыв строгие наставления матери, весело играли в войну; старший – Михайл – считал для себя зазорным играть с «малышами», больше крутился около лошадей.
Екатерина Михайловна все еще надеялась, что Петр Александрович скоро вернется к ней и снова они заживут одной семьей, как в первые годы после женитьбы. Но надежды с каждым месяцем убывали, редкой весточке от мужа радовалась, как ребенок новой игрушке, но сколько могло так продолжаться… Большое хозяйство требовало много внимания, и днем она была в постоянных хлопотах. Но вот наступал вечер, дети отходили ко сну, большой дом замирал, и она оставалась наедине со своими мыслями. Все одна и одна… Конечно, к ней приезжал брат, князь Андрей Голицын, рассказывал о своих неудачах, о том, что полк его направляют в корпус Румянцева, и она надеялась, что муж не оставит его своей помощью. Через Ивана Петровича Салтыкова, сына знаменитого фельдмаршала, передала тулуп и звезды, но от мужа опять не было никаких вестей. Получил ли он то, что она ему посылала, или нет? Так жить больше невозможно. В постоянном напряжении, страхе, сомнениях: приедет или не приедет домой?
Наконец пришло письмо, в котором граф Румянцев сообщил ей, что, получив отставку, собирается ехать на воды. После этого письма многое открылось графине. Бывая при дворе, разговаривая с друзьями, графиня Румянцева узнала, что он обижен за отставку и в знак протеста не хочет приезжать в Россию. Но ей-то говорили и о другом: Петр Александрович завел себе любовницу, бражничает и больше ни о чем не думает.
Сначала при виде письма она порадовалась, но, как только познакомилась с его содержанием, горькое чувство одиночества снова охватило ее. Сразу яснее стали все разговоры близких и знакомых, которые ей довелось слышать о Румянцеве, давно уже ставшем предметом острого интереса в свете. Ну как же, единственный герой минувшей войны праздно живет за границей, влезает в долги, а в Россию даже не собирается! Это кого хочешь заинтересует, а уж о светских сплетницах и говорить нечего. «Ишь, что удумал, – в сердцах укоряла графиня Петра Александровича, – сам уедет к водам лечиться, а я ему должна во всем помогать! А уж меня-то совсем, знать, забыл, что я есть. Ведь я в жизни моей ничего худого ему не сделала, даже мыслию против него не грешила… Если он сделает это, поедет на воды, то вечное ему предосуждение будет, а мне с бедными детьми пагуба. Нет, я просить его и мешать ему не буду, но и утаить сие нельзя, раз он написал мне. Только о том сожалею, что не знаю истинной правды. Перенестись бы туда и взглянуть хотя бы одним глазком, что он там делает… Нет, лучше не знать ничего, пускай лучше люди думают, что я ничего не знаю. Верю, очень верю, что он болен, только захотят ли эти резоны принять от меня, когда я стану говорить о них… Еще и обо мне люди вздумают, что и я ищу способы жить розно с ним. Вот ведь почти сорок лет на свете изжила, а никто слова плохого сказать обо мне не может. Неужели сейчас надо изворачиваться, врать? Поздно зачинать жить по-другому. Может, образумится? И письма, и посылки как бы явным образом доказывают знаки милости его к моим бедным детям. Может, избегает только меня, чтобы не жить со мною вместе?..»
Екатерина Михайловна тяжело страдала от этих мыслей, которые неизбежно возникали у нее всякий раз при воспоминании о Петре Александровиче. Она пыталась его как-то оправдать, используя малейшую возможность, но прямая ее натура, не привыкшая лукавить и хитрить ни перед людьми, ни перед собой, заставляла честно признаться, что муж перестал ее любить.
Раздумья графини Румянцевой были прерваны вошедшим слугой.
– Ваше сиятельство! Граф Петр Семенович Салтыков просит принять его.
– Вот некстати-то… Но проси, проси! Что стоишь-то как пень, сам главнокомандующий Москвы к нам пожаловал, а ты…
«Что ж ты, милая, злишься-то, срываешь свою печаль на других?» – горько осудила себя несчастная графиня.
