Император после возвращения из-за границы был гораздо приветливее во время докладов, но по-прежнему близости не было, как когда-то. Этому Милютин был очень рад, вот не пригласили его на поездку вместе с прусской военной делегацией в Кронштадт, а раньше приглашали, значит, займется своими текущими делами в Военном министерстве. Милютин не придавал особого значения отношению императора к нему, он все еще числился либералом, «красным», а потому и отношение императора было крайне изменчивым: то он холоден, официален, то до слез раскрывается перед ним, как это было с великим князем Николаем, то любезен и добродушен. Милютин не искал ни милостей, ни любезностей, совесть его была чиста. Как был бы рад, если бы мог сбросить с себя этот ненавистный для него гнет и стать совершенно независимым гражданином России и описать в своих воспоминаниях тот путь, который прошел. Но нет, надо работать, война скоро может начаться, нужны войска…
19 августа 1874 года, получив отпуск, курьерским поездом через Белосток, Брест, Одессу и Ялту, прибыл в Симеиз, где нашел свою семью в сборе, а сын приедет через неделю. 24 августа вместе с архитектором Голиковым и агентом строительного общества Поплавским осматривали дом, который был еще не готов. «Почти неделю провел совершенно спокойно, вполне наслаждаясь деревенской свободой, – вспоминал Милютин. – Для помещения моей семьи нанят на все лето отдельный, уютный домик (известный под названием Потоцкого) в имении Ив. Серг. Мальцова (генерал-майор, промышленник, владелец ряда крупных заводов. – Ред.), на соседнем с купленным нами участком. Отсюда менее версты до того места, где строится наш будущий дом. Ежедневно по утрам хожу смотреть постройку и занимаюсь съемкой плана своего участка; вечером проводим в семейном кружке, читаем вслух или просто болтаем. Но вчера я должен был отлучиться из своего тихого гнезда, чтобы посетить невестку свою Марию Аггеевну Милютину в Урзуфе, где она поселилась на осенние месяцы в доме владельца этого прелестного имения – Ив. Ив. Фундуклея (член Государственного совета, действительный тайный советник. – Ред.). Пробыв целый день в Урзуфе с невесткой и племянницами, возвратился вечером в Ялту, чтобы там переночевать и на следующее утро (т. е. сегодня) ехать в Ливадию для принесения поздравления государю. Каково было мое удивление, когда вдруг явился ко мне в гостиницу фельдъегерь из Ливадии с грамотой и знаками ордена Св. Андрея. Сегодня утром, разумеется, я надел на себя новое украшение и отправился в Ливадию, немедленно же был принят государем чрезвычайно милостиво. Его величество, радушно обняв меня, сказал, что пожалованием мне Андреевского ордена желал показать перед всеми, как ценит мои заслуги и как мало на него действуют наговоры и нарекания моих врагов. Государь рассказывал с удовольствием, в каком превосходном виде нашел он все войска, осмотренные им на пути в Крым; говорил просто, непринужденно; видна полная перемена в отношении его ко мне; отпуская меня, повторил еще выражения благодарности и расположения».
Позавтракав во дворце, вечером возвратился в свой «отрадный симеизский уголок», думая все дорогу о том, как круто сказалась отставка графа Шувалова на его судьбе, и орден, и благодушие императора трудно переоценить.
Возвращаясь из Крыма в Петербург, побывал в Харькове у старого друга, командующего войсками Харьковского военного округа Александра Петровича Карцова, затем в Туле осмотрел оружейный завод, где началось валовое производство новых ружей, в Москве по утрам объезжал военно-учебные и другие заведения военного ведомства, дважды принимал участие на больших парадных обедах, побывал вечером в опере.
А в Петербурге ждала его неприятная новость – начались студенческие беспорядки в Медико-хирургической академии, в университете и Технологическом институте, волновались студенты и других учебных заведений.
Оказалось, что в Медико-хирургической академии возникли противоречия между начальником академии тайным советником Чистовичем и главным военно-медицинским инспектором тайным советником Козловым, между профессорами академии, а главное – студенты, недовольные лекциями Циона, а также стычки между профессорами Ционом и Груббером, бойкотировали лекции Циона, ответившего студентам грубостями и недозволенными колкостями.
Милютин принял студентов академии, в делегации к министру присутствовало от каждого курса по студенту, которые спокойно и четко изложили положение в академии. Студенты настроены спокойно и примирительно, они готовы заниматься, но без грубостей со стороны физиолога профессора Ильи Фаддеевича Циона (1842–1912), «не столько за его преподавание, сколько за экзамены и личное обращение его со студентами». Оказывается, профессор Цион написал брошюру, в которой резко писал о нигилистах и нигилизме и использовал кафедру физиологии для проповеди своих политических взглядов, что возмутило студентов, а на своих лекциях он популяризировал свою брошюру, раздавал ее студентам, возвеличивая себя и пускаясь в подробные объяснения. Разговор со студентами понравился военному министру, понявшему одно, что нужно решительно менять устав академии, нужно добиваться, чтобы академия решительно получила определенный статут принадлежности к Военному министерству, а профессора Циона надо удалить из академии, предоставить ему длительный заграничный отпуск. Как печально, что он заменил популярного Ивана Михайловича Сеченова, крупного физиолога и профессора Медико-хирургической академии с 1860 года. И какое потерпел он поражение со своими простодушными взглядами. Надо решительно менять положение в академии, в университетах и институтах.
Милютин в первые дни после отпуска объезжал все военно-учебные заведения, совещался с начальниками главных управлений Военного министерства, из всех источников он узнал, что в академии существуют две профессорские партии, которые терпеть не могут друг друга, не избегая лжи и клеветы. Милютин, выслушав каждую из них, не поверил ни одному слову оппонентов. Осложнилось положение в других учебных заведениях.
К Милютину на совещание собрались все министры, у которых есть учебные заведения: Рейтерн, граф Толстой, Тимашев, Валуев, генерал-адъютант товарищ шефа жандармов Мезенцов, товарищ министра путей сообщения Селифонтов, градоначальник Трепов, великие князья Константин и Николай Николаевичи. Но споры ни к чему не привели, положительного решения так и не появилось. Все ожидали возвращения императора из Ливадии. Милютин написал записку императору с изложением сути вопроса о назначении особой комиссии по рассмотрению этого сложнейшего вопроса, высказал и свое предложение назначить председателем этой комиссии генерал-адъютанта, члена Военного совета Артура Адамовича Непокойчицкого (1813–1881), человека обстоятельного, деловитого и спокойного. Но приехавший император не согласился с предложениями Милютина, просил еще раз собраться и под председательством Валуева решить этот вопрос. Значит, подумал Милютин, вопрос о передаче Медико-хирургической академии в другое ведомство все еще не вышел из головы императора, значит, снова тревога и досадные размышления все о том же деле. Значит, снова донкихотские возмущения неприглядной действительностью, когда одно принимаешь за другое и не знаешь, откуда ждать насмешки от зрителя.
Валуев и Грейг осторожничали, мысли их крутились вокруг да около, но ничего существенного не предлагали. Дамоклов меч – уходить ему из Военного министерства или оставаться – продолжал висеть над головой Милютина.
