Но история эта имеет продолжение, и имеет его потому, что Элоиза и Абеляр не были людьми обыкновенными, а также еще и потому, что они в полной мере «соответствовали» своему веку, в котором любовь не сводилась только к сексуальному влечению, к желаниям плоти. Невозможно достаточно хорошо их понять, не переносясь мысленно в их эпоху, в эпоху куртуазной любви.
«Увы, я думал, что так много знаю о любви, но я знаю о ней так мало! Та, которую я люблю, никогда не будет моей! Она забрала мое сердце, она забрала весь мой разум, и всего меня, и вообще все на свете; и когда любовь овладела мной, у меня ничего не осталось, кроме желания и ревнивого сердца».
Следует напомнить, что прежде чем заговорить вместе с трубадурами на провансальском языке, любовная поэзия говорила на латыни: «Они могут лишь взирать на нее, но это созерцание дарит им радость. Они рассчитывают на большие милости, питаясь тщетными надеждами, и терзаются муками, открывая глаза и глядя на нее».
Любовь Элоизы и Абеляра принадлежит эпохе, когда полагали, что основным свойством любви является способность превосходить самое себя, способность выходить за пределы тех простых телесных радостей и наслаждений, которыми любовь питается, способность возвышаться над ними, — таково и было чувство этих двоих, и именно поэтому их любовь пройдет через века. Как это ни парадоксально, но Элоиза и Абеляр представляют собой для множества грядущих поколений воплощение истинного союза двоих, воплощение Возлюбленного и Возлюбленной, Любовника и Любовницы, хотя они соединились на столь короткий срок и познали столь краткие мгновения наслаждений.
Надо заметить, что истинное слияние их душ произошло лишь в момент первого расставания, ведь мы знаем, какие низменные расчеты руководили Абеляром, когда он вознамерился «завладеть» Элоизой словно жертвенной овечкой, чтобы утолить свой голод. Как бы пылко ни была влюблена Элоиза, по сути она тогда была всего лишь соблазненной девушкой. И мы видим, что собственно любовь зародилась в сердце Абеляра только в тот момент, когда он был изгнан из дома Фульбера.
Итак, этих героев великого, несравненного любовного романа охватило примерно равное по силе чувство только в тот миг, когда на пути их любви возникли непреодолимые препятствия, когда дело пошло к жестокой развязке.
«Мы оба одновременно надели монашеское одеяние, я — в аббатстве Сен-Дени, она — в упомянутом выше монастыре в Аржантейле». Эта фраза, которая для Абеляра служит как бы эпилогом их любви, скрывает довольно неприятную, если не сказать более, истину, ибо двумя строчками выше он пишет с немного сбивчивой откровенностью: «Элоиза, следуя моим настоятельным просьбам, проявила полное самоотречение, уже к тому времени надела на себя покрывало монахини и вступила в монастырь». Из чего мы должны сделать вывод, что Элоиза по его настоянию стала монахиней в том самом монастыре, где она тогда находилась; поначалу она носила монашеское одеяние, но не покрывало — знак пострига и отречения от мирской жизни. Принятие покрывала состоялось по настоятельной просьбе Абеляра — прежде, чем он сам постригся в монахи. А это означает, что именно он принял такое решение и практически навязал его Элоизе. Быть может, он счел это совершенно естественным: ведь Элоиза была его женой перед Богом и перед людьми, но он сам не мог более быть ее супругом по причине своей телесной немощи, и узы брака могли быть разорваны только в том случае, если они оба вступают в монастырь.
Разумеется, вступление в монастырь в ту эпоху не было таким же деянием, каким оно представляется в наших глазах сегодня. Да, в наши дни такой поступок означает, что человек обрекает себя на жизнь за высокими стенами монастыря, на строгое затворничество, отрекается от всякой свободы и от всяческих мирских радостей; монастырь — это особое место, где избранники и избранницы в ответ на услышанный призыв Небес, призыв, обращенный к каждому из них лично, служат Господу; по мнению верующего, монашеский обет означает, что человек осознает свое высокое призвание и добровольно соглашается подчиниться требованиям, налагаемым этим призванием. Примерно так же обстояло дело и в XII веке, но в несколько ином «контексте»; монастырь был своеобразным общежитием, которое, как и всякое учреждение, вовлекало в свою сферу множество людей различного положения, имевших высокий сан, и простых братьев, монахов и послушников, людей, пожертвовавших свое имущество монастырю и проживающих в нем, а также мирян, которых связывала с монастырем определенная материальная зависимость, потому что они родились на его землях, выращивали на них пшеницу или виноград, а также и тех, кого соединяли с монастырем некие духовные узы, выражавшиеся в потребности приезжать туда на богомолье и для раздачи милостыни, а еще и тех, кто находился с монастырем в определенных отношениях в силу своей общественной функции — это поверенные в делах, управляющие делами общины, прокуроры, прочие должностные лица. Можно сказать, что концепция монастырской жизни на протяжении веков прояснилась, выкристаллизовалась, но зато оказался утрачен тот непосредственный контакт с обществом, который и превращал монастырь в убежище для преступника и в приют для бродяги. Весьма характерна для той эпохи пословица, существующая и поныне: «Не всяк монах, на ком клобук», или в другом варианте: «По наружности не судят». Это означало, что в тот период множество людей носили монашеское одеяние, не давая монашеского обета, который в строгом смысле слова и составляет суть монашеской жизни. Итак, в контексте жизни того времени выражение «пойти в монастырь» не имело точно такого же смысла и не вызывало таких чувств, как в наши дни, хотя правила монастырской жизни были столь же суровы и предъявляли к обитателям монастырей примерно одинаковые требования как тогда, так и сейчас.
Для Элоизы личная жертва была столь же значительна, как была бы значительна и в наши дни. Она, двадцатилетия я, безвозвратно отреклась от своей свободы. Абеляр принял решение принять постриг и удалиться в монастырь, и ни на единый миг он не усомнился в том, что Элоиза, может быть, не столь уж сильно расположена последовать его примеру; в своем повествовании он уточняет, что она это сделала «с полнейшим самопожертвованием». Позднее Элоиза отзовется на его слова эхом: «…после нашего совместного и одновременного пострижения, совершенного только по вашему решению…» Именно это решение позволяет с наибольшим основанием упрекать Абеляра, который настаивал на том, чтобы Элоиза первой надела монашеское покрывало (на что указывает Жильсон). Она была глубоко уязвлена. Ее любовь была такова, что она без малейшего колебания постриглась бы в монахини, чтобы последовать его примеру. Но Абеляр не выказал ей должного доверия, и это надолго оставило в ее душе глубокий след и чувство горечи. Позднее, много позднее эта горечь выльется в упрек столь резкий, что супруг Элоизы будет поражен его неистовой силой.
Однако в тот момент в поведении Элоизы нельзя было усмотреть ни сомнений, ни колебаний. Абеляр повелел ей надеть покрывало — она наденет его сама, по своей воле. В описании сцены, происходившей в монастыре в Аржантейле, заметны некие противоречия. Родные и друзья Элоизы выражали сожаление по поводу ее участи и убеждали отказаться от решения надеть покрывало; они говорили ей о ее молодости и о суровости монашеской жизни; они восклицали: неужели она наденет столь тяжкие оковы на свое будущее и на себя…
