Неизвестный художник. Портрет великой княгини Екатерины Алексеевны. Копия с оригинала Г. Х. Гроота
Об увлечении Екатерины садами необходимо сказать два слова. В середине XVIII века роскошные и парадные сады эпохи барокко уступают место так называемым пейзажным английским паркам. «Идеологической базой» этой моды было учение французских просветителей о «естественном человеке», «благородном дикаре», наслаждающемся гармонией на лоне природы вдалеке от развращенной цивилизации. Сад вокруг Екатерининского дворца в Ораниенбауме был одним из первых образцов английских парков в России и одновременно — еще одним манифестом Екатерины. Устраивая его, она подчеркивала свою просвещенность и любовь к простоте и истине. Позже она напишет Вольтеру: «В настоящее время я люблю до сумасшествия английские сады, кривые линии, нежные скаты, пруды наподобие озерков и резко определенные береговые очертания, и питаю глубочайшее отвращение к линиям прямым, похожим друг на друга. Я ненавижу фонтаны за ту пытку, которой они подвергают воду, заставляя ее следовать направлению, противному ее естественному течению… одним словом, англомания овладела вполне моею плантоманиею». Так вынужденная выживать Екатерина превратила выживание в высокое искусство.
Упоминает она, не чинясь, и свои романы с Сергеем Салтыковым (прозрачно намекая, что он был отцом цесаревича Павла) и со Станиславом Понятовским. Пишет о том, как тяжела была для нее разлука с маленьким Павлом, которого Елизавета пожелала воспитывать сама.
Но вот умирает Елизавета, и Петр III восходит на престол. Его правление продолжалось всего 186 дней, и за это время он учреждает Государственный банк, отпустив ему в качестве базового капитала из собственных средств 5 миллионов рублей и повелев Монетному двору начать выпуск полновесных золотых и серебряных монет по новому образцу «ради умножения в государстве серебра», организует бесперебойное снабжение Адмиралтейства лесом и рабочей силой. Он запрещает ввоз из-за границы сахара и сырья для ситцевых мануфактур с тем, чтобы стимулировать их производство внутри страны, отменяет налог на соль, упраздняет Тайную розыскную канцелярию и главное издает указ «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», который, в частности, предусматривал меры, направленные к тому, чтобы все дворяне, каково бы ни было их состояние, получали достойное образование. По поводу этого указа Александр Сергеевич Пушкин написал: «Петр III — истинная причина дворянской грамоты». Екатерина же критиковала указ в своих записках. «Воронцов и генералпрокурор думали великое дело делать, доложа Государю, дабы дать волю дворянству, а в самом деле выпросили не что иное, кроме того, чтоб всяк был волен служить и не служить… У всех дворян велика была радость о данном дозволении служить или не служить, и на тот час совершенно позабыли, что предки их службою приобрели почести и имение, которым пользуются». Однако она так и не решилась забрать назад отданные дворянству вольности.
Завершая свои воспоминания, Екатерина отмечает, что на похоронах императрицы Петр вел себя ребячливо, не выказывая должной скорби, и слишком рано сел в императорскую карету, чем вызвал недовольство в народе: «Пришед с панихиды к себе, я увидела, что у заднего крыльца стоит карета парадная с короною, и Император в ней поехал в Сенат. Но сей кортеж в народе произвел негодование, говорили: как ему ехать под короною? он не коронован и не помазан. Рановременно вздумал употребить корону».
В своих записках Екатерина не касается собственно переворота, но благодаря ее письму Станиславу Понятовскому, отрывки из которого приводятся ниже, мы можем узнать из первых рук, как все происходило.
«Уже шесть месяцев, как замышлялось мое восшествие на престол. Петр III потерял ту незначительную долю рассудка, какую имел. Он во всем шел напролом; он хотел сломить гвардию, для этого он вел ее в поход; он заменил бы ее своими голштинскими войсками, которые должны были оставаться в городе. Он хотел переменить веру, жениться на Л. В. [Елисавете Воронцовой], а меня заключить в тюрьму. В день празднования мира, нанеся мне публично оскорбления за столом, он приказал вечером арестовать меня. Мой дядя, принц Георг, заставил отменить этот приказ.
С этого дня я стала вслушиваться в предложения, которые делались мне со времени смерти Императрицы. План состоял в том, чтобы схватить его в его комнате и заключить, как принцессу Анну и ее детей. Он уехал в Ораниенбаум. Мы были уверены в большом числе капитанов гвардейских полков. Узел секрета находился в руках трех братьев Орловых; Остен вспомнил, что видел старшего, следовавшего всюду за мною и делавшего тысячу безумств. Его страсть ко мне была всем известна, и все им делалось с этой целью. Это люди необычайно решительные и, служа в гвардии, очень любимые большинством солдат. Я очень многим обязана этим людям; весь Петербург тому свидетель.
Умы гвардейцев были подготовлены, и под конец в тайну было посвящено от 30 до 40 офицеров и около 10 000 солдат. Не нашлось ни одного предателя в течение трех недель, так как было четыре отдельных партии, начальники которых созывались на совещания, а главная тайна находилась в руках этих троих братьев; Панин хотел, чтоб это совершилось в пользу моего сына, но они ни за что не хотели согласиться на это.
Я была в Петергофе. Петр III жил и пьянствовал в Ораниенбауме. Согласились на случай предательства не ждать его возвращения, но собрать гвардейцев и провозгласить меня. Рвение ко мне вызвало то же, что произвела бы измена. В войсках 27-го распространился слух, что я арестована. Солдаты волнуются; один из наших офицеров успокаивает их. Один солдат приходит к капитану Пассеку, главарю одной из партий, и говорит ему, что я погибла. Он уверяет его, что имеет обо мне известия. Солдат, все продолжая тревожиться за меня, идет к другому офицеру и говорит ему то же самое. Этот не был посвящен в тайну; испуганный тем, что офицер отослал солдата, не арестовав его, он идет к майору, а этот последний послал арестовать Пассека. И вот весь полк в движении. В эту же ночь послали рапорт в Ораниенбаум. И вот тревога между нашими заговорщиками. Они решают прежде всего послать второго брата Орлова ко мне, чтобы привезти меня в город, а два другие идут всюду извещать, что я скоро буду. Гетман, Волконский, Панин знали тайну.
Я спокойно спала в Петергофе, в 6 часов утра, 28-го. День прошел очень тревожно для меня, так как я знала все приготовления. Входит в мою комнату Алексей Орлов и говорит мне с большим спокойствием: „Пора вам вставать; все готово для того, чтобы вас провозгласить“. Я спросила у него подробности; он сказал мне: „Пассек арестован“. Я не медлила более, оделась как можно скорее, не делая туалета, и села в карету, которую он подал. Другой офицер под видом лакея находился при ее дверцах; третий выехал навстречу ко мне в нескольких верстах от Петергофа. В пяти верстах от города я встретила старшего Орлова с князем Барятинским-младшим; последний уступил мне свое место в одноколке, потому что мои лошади выбились из сил, и мы отправились в Измайловский полк; там было всего двенадцать человек и один барабанщик, который забил тревогу. Сбегаются солдаты, обнимают меня, целуют мне ноги, руки, платье, называют меня своей спасительницей. Двое привели под руки священника с крестом; вот они начинают приносить мне присягу. Окончив ее, меня просят сесть в карету; священник с крестом идет впереди; мы отправляемся в Семеновский полк; последний вышел к нам навстречу к криками vivat. Мы поехали в Казанскую церковь, где я вышла. Приходит Преображенский полк, крича vivat, и говорят мне: „Мы просим прощения за то, что явились последними; наши офицеры задержали нас, но вот четверых из них мы приводим к вам арестованными, чтобы показать вам наше усердие. Мы желали того же, чего желали наши братья“.
