— Проходите, — отвечаю.
— Ах, ты… (непечатная брань).
Вот гласный Думы, даже оратор, с глазами осовевшими беседует с девицей под вуалью и с длиннейшим шлейфом.
Разговор начинается шепотом, девица берет гласного под руку, и идут ко мне.
— Проходите, проходите, не поеду…
Число „девиц“ велико, и не меньше разгуливает их „спутников“ в виде сутенеров.
Устраивается охота за пьяными и полупьяными мужчинами, выходящими из ресторанов: Лейнера, Лежена, „Пассажа“ и др. Девицы сговариваются с сутенерами насчет „охоты“ и берут в соучастники извозчиков. Ко мне, например, подошли две павы со шлейфами и сделали такое приблизительно предложение:
— Ты нас катай по Невскому проспекту. Если к нам пристанут кавалеры и мы пересядем к ним в экипаж, то тебе скажем заплатить полтора рубля, будто ты нас из „Аркадии“ везешь. А если никто не пристанет, ничего не получишь — все равно так ведь стоишь.
Этот „заговор“ девиц с извозчиками, очевидно, весьма распространен, потому что по Невскому проспекту катается немало таких заговорщиков».
Проститутки побогаче для встреч с клиентами часто выбирали дорогие рестораны.
Сутенер обеспечивал проститутке маломальскую защиту, вел ее «бухгалтерию», предупреждал об облавах. Но он же, зачастую являясь ее любовником, отбирал у нее деньги, выгонял на «работу», строго следил за тем, чтобы она не приискала себе другое место, и при малейшем недовольстве избивал ее.
Попасться в полицейскую облаву без «бланка» означало подвергнуться унижениям и избиению полицейских и быть высланной из города.
Работницы на фабриках
Прасковья Прохоровна, героиня романа Решетникова, помотавшись на Никольском рынке и попробовав работать по найму, попадает на фабрику.
«Начали говорить о работе. Софья Федосеевна говорила, что женщин больше обижают, чем мужчин, и меньше дают против мужчин дела; поэтому женщин мало работает в сравнении с мужчинами, и работают большею частию девушки, привычные к фабричной работе с малолетства в провинции или здесь, в Петербурге; но эта работа многих из них убивает преждевременно.
— Мне двадцать девятый год; я начала работать с восьмого года, здесь, в Петербурге, — говорила Софья Федосеевна.
— Неужели и у вас, в Петербурге, так же берут в работу, как и у нас в горных заводах?
— Не знаю, как там у вас. По вашим рассказам, ваша жизнь тоже похожа на нашу, только вас давила крепость, а нас самосудство.
— Ну и у нас, Софья Федосеевна, тоже приказчики помыкали нами, как господа.
— У нас это вежливее делается. Да вот я про себя расскажу. Мать моя была, может быть, такая же женщина, как и я. Судить об ней я не могу, потому что была немного постарше этой девочки. Может быть, она и любила меня, только к чему и любовь, когда есть нечего… Ведь вот и у меня не всегда есть заработок; бывает, что по четыре дня без работы живешь. Починку на себя и для ребенка нечего считать за работу. Хорошо еще, что с сестрой живем дружно… А моя мать, вероятно, была одна-одинехонька. Должно быть, ей было невмоготу с ребенком, и она продала меня. На седьмом году меня заставляли сучить бечевки, ткать. К четырнадцатому году я только и умела, что бечевки делать и ткать ковры. Я не была крепостною; меня считали за воспитанницу, и я за то, что меня кормили хлебом и одевали, должна была повиноваться. Но вот я узнала, что срок моему вскормлению кончился. У меня были подруги. Все мы были, конечно, против наших воспитателей; имели много веры в себя, думали, что нам и руки-то оторвут, требуя нас на работу. Оказалось не то. Куда мы ни придем — нужно учиться сызнова: ткачей мало из женщин, и заработок этот, как мы узнали, дешевле против прежнего наполовину… Потом я работала на бумажной мануфактуре. Нас было там, по крайней мере, до двухсот женщин, и заметьте: замужних было только штук тридцать. Я сперва находилась при чесальне и получала в день по пятнадцати копеек. Некоторые женщины получали и семьдесят пять копеек, но это такие, которые были в близких отношениях с мастерами, конторщиками, начальством, и труд их был очень легок. Им стоило только смотреть, направлять машины и распоряжаться девчонками. Я там ничего не приобрела: все, что получала, шло на одежду и на хлеб. Оттуда перешла на обойную фабрику. Там машин было мало, и нашему брату приходилось растеребливать и сортировать хлам. Вдруг фабрика закрылась, и нам за три недели не заплатили заработку. Нужно было платить за квартиру, лавочнику; а тут вышли новые порядки — нужно в полицию платить за адресный билет. Меня посадили в часть».
В 1913 году в промышленности России трудились 1389,2 тыс. мужчин и 580,4 тыс. женщин. В основном это бывшие крестьяне, приехавшие в город «на заработки». Половину работниц составляли замужние женщины, трудившиеся вместе с мужьями, меньше было девушек, еще меньше — вдов.
Рабочий день на многих петербургских фабриках длился от 9 до 16 часов, причем женщины работали всего на полчаса меньше мужчин, а заработная плата была значительно меньше, что заставляло женщин увеличивать в возможных пределах свое рабочее время, участвовать в сверхурочных работах.
Заработная плата одного рабочего была недостаточна для того, чтобы прокормить семью, и жены, как правило, тоже работали. М. Давидович, автор книги «Петербургский текстильный рабочий в его бюджетах», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1912 году, пишет: «Семья существует потому, что в ней существует второй рабочий, и семья текстильного рабочего содержится не одним, а обоими рабочими».
* * *
Большинство семейных рабочих снимали комнату или даже квартиру недалеко от их завода. Так формировались рабочие поселки на окраинах, за Нарвской и Невской заставами. Одинокие обычно селились в углах — отгороженной части комнаты. Один из участников обследования условий проживания рабочих в Петербурге весной 1898 г. писал: «Площадь пола, занимаемая… кроватью, и носит общее употребительное название „угла“. Если угол занят целой семьей или девушкой, то кровать отгораживается ситцевыми занавесками (пологом), подвешенными на веревочках; в таком отгороженном углу живет иногда семейство из 4 и даже 5 человек: муж и жена на кровати; грудной ребенок в подвешенной к потолку люльке; другой, а иногда и третий — в ногах…» Самые бедные не имели собственной кровати: они делили ее с рабочим или работницей, трудившейся в другую смену. Жили очень скученно.
Федор Федорович Эрисман, обследовавший подвальные помещения Петербурга в 1871 году и нашедший, что пространство в них в расчете на каждого жильца часто равнялось 5–6 м3, а в большинстве случаев 3–4 м3 (при норме 12 м3), писал: «…эти цифры еще значительно уменьшаются при вычислении пространства, занятого большой русской печью, мебелью, самими людьми». И далее он отмечал, что фактически на каждого жильца обследованных помещений приходилось «приблизительно такое количество воздуха, какое заключается в небольшом шкафе».
Квартира рабочего
