Ленин шел в Смольный, терзаемый чувством одиночества, покинутости. Больше всего его донимал вопрос: почему революцию начали без него? Могли бы по крайней мере послать за ним броневик или приказали бы красногвардейцам доставить его под их прикрытием в Смольный. Но ничего такого не предприняли. У Ленина было отчетливое ощущение, что от него намеренно скрывали самую важную информацию. Ленин шел в Смольный, прекрасно понимая, что имеет один шанс из трех дойти туда живым.
На Выборгской стороне Литейный мост охраняли красногвардейцы. Они без всякого допроса пропустили двух прохожих в потертых пальто и кепках, приняв их за рабочих. Но на другой стороне моста дежурил кадет, и от него можно было ожидать неприятностей. К счастью, откуда ни возьмись появились красногвардейцы, и внимание кадета было отвлечено. Красногвардейцы и кадет принялись осыпать друг друга ругательствами, и пока длилась их перепалка, Ленин с Эйно Рахья незамеченными проскочили мимо, преодолев последние несколько метров моста. Так они благополучно проделали большую половину пути; самый опасный отрезок его оставался впереди.
Они шли по Шпалерной, как вдруг перед ними из тумана возникли два юнкера верхом на лошадях. Юнкеры приказали им остановиться и предъявить пропуска. Эйно Рахья шепнул Ленину: «Идите, я с ними сам разделаюсь». Правда, в тот момент он понятия не имел, как это он с ними справится, хотя у него в обоих карманах лежало по револьверу, и при необходимости он мог пустить их в ход. И тут его словно осенило. Он решил сделать вид, что он пьяный. Один из юнкеров хлестнул его нагайкой по голове. На требование предъявить пропуск Рахья тупо бормотал, что не понимает, чего от него хотят. Юнкеры собрались было его арестовать, но передумали, решив, что нечего связываться с пьяным, и отпустили. Рахья догнал Ленина, и дальше до самого Смольного они шли без приключений. А у Смольного возникло неожиданное препятствие — их не захотели впускать. Это, пожалуй, было самое нелепое, что могло с ними случиться по дороге. Вождь революции, человек, который в течение нескольких недель упрямо призывал к восстанию, теперь оказался у закрытых дверей — его не хотели впускать в здание, где размещался штаб революции. Дело в том, что его пропуск был белого цвета, но такие пропуска уже были недействительны. Теперь в ходу были красные пропуска. Минут десять Ленин и Эйно Рахья спорили с охраной, и только когда напиравшая сзади толпа, возроптавшая из-за заминки у входа, смяла сопротивление охраны и прорвалась внутрь здания, Ленин и Эйно Рахья были буквально внесены в Смольный с потоком дерущихся, орущих, толкающих друг друга людей. Повернувшись к Эйно Рахья, Ленин сказал: «Видишь, победа всегда на нашей стороне!»
Ленину не приходилось бывать в Смольном, и он не знал, куда идти. По-прежнему в парике, с подвязанной щекой, так что видна была только половина его лица, он поднялся по лестнице. Дверь одной из комнат была открыта, и он увидел у окна никем не занятые стулья. Он сел, а Рахья отправился разыскивать Троцкого. Так он просидел несколько минут. В это время появились меньшевики и заняли места за столом, недалеко от Ленина. Дан, один из лидеров в меньшевистской фракции, посмотрев на Ленина, уловил в его облике что-то знакомое. «Может, вы голодны? — спросил он, обращаясь к Ленину. — У меня есть булка с колбасой», — и он стал развязывать небольшой узелок, который был при нем, внимательно вглядываясь в человека, прятавшего половину лица под повязкой из носового платка. Вдруг он что-то шепнул своим товарищам, быстро завязал свой узелок, и все они встали и ушли. Ленин засмеялся им вслед. Вскоре Троцкий прислал ему записку, в которой сообщалось, что Военно-революционный комитет ждет его в комнате номер 100. Сняв свою засаду у окна, Ленин поспешил по коридору. Переступая порог комнаты номер 100, Ленин находился в отличном состоянии духа и все еще посмеивался, вспоминая, какое изумленное лицо было у Дана, когда тот его узнал. Первое, что Ленин сделал, — стянул кепку, и получилось — вместе с париком. Раздался взрыв хохота, а Ленин стоял посреди комнаты, оглядываясь вокруг с растерянной улыбкой. Щека у него все еще была подвязана. Он никак не мог понять, почему люди хохочут. Но тут он характерным жестом хлопнул себя по темечку — понял, в чем дело. Парик ему больше никогда не пригодится.
Сорвав повязку, Ленин подсел к Троцкому. Ему надо было многое с ним обсудить. В газетах он прочел, что Военно-революционный комитет ведет переговоры с командующим Петроградского военного гарнизона. Ленин считал такой шаг недопустимым, с его точки зрения, это был предательский акт.
— Правда ли, что вы готовы пойти на компромисс? — с возмущением обратился он к Троцкому.
Троцкий тихо и спокойно объяснил ему, что на самом деле никаких переговоров не было, просто было сообщено в прессе, будто бы такие переговоры имели место.
— Это хорошо-о-о, — сказал Ленин, растягивая слова. Гнев его утих, и глаза смотрели добрее. Он и сам был любителем пустить при случае «утку» и теперь удовлетворенно потирал руки. Он начал ходить взад-вперед по комнате, приговаривая: «Это о-очень хорошо-о-о!», — а затем пустился в рассуждения о полезности для дела и отменной тонкости подобного маневра.
О том, как шла подготовка к восстанию, ему пока ничего не было известно. Он недоумевал, почему на улицах так тихо и не слышно стрельбы. Троцкий разъяснил, что военные действия происходят незаметно, почти все мосты уже в руках восставших, и к утру должны быть захвачены наиболее важные городские объекты. Он сказал, что надеется взять город без единого выстрела. Когда же зашла речь о приказе Троцкого расстреливать на месте всех, чинящих беспорядки на улицах, Ленин как будто слегка смутился, но, подумав, сказал: «Ну да, конечно!» — и сменил тему.
Ему представили планы военных действий, карты, на которых были четко обозначены позиции противника и направление ударов революционных сил. Выходило, что объектов противника было не так много, зато точек скопления военных сил повстанцев насчитывалось до пятидесяти. Ленин слушал и без конца задавал вопросы. Он не слишком верил в возможность бескровной революции. Но наконец Ленин успокоился, взял себя в руки и, по словам Троцкого, «одобрил курс, который уже давно приняли события». «Да, — сказал он, — думаю, следует именно так и поступить — просто взять власть». Но в следующую минуту он снова засыпал Троцкого вопросами, требовал разъяснений, раздражался. Даже в самых дерзких своих мечтах он представить себе не мог, что победа придет с такой легкостью.
Было около часа ночи, когда первые батальоны красногвардейцев вышли из Смольного, направляясь к местам, где укрепились правительственные войска. В течение ночи большевики заняли городской почтамт, центральную телефонную станцию, Дворцовый мост, последний остававшийся в руках Временного правительства. Большевиками были захвачены все вокзалы, кроме Финляндского. Арестовали двух министров Временного правительства, когда те, ничего не подозревая, ехали на извозчике по пустынной улице. Министры были сразу же доставлены в Смольный, где их подвергли перекрестному допросу. Но они не могли сообщить ничего существенного о намерениях Временного правительства. А ранним утром засновали туда-сюда трамваи, беспрепятственно пересекая мосты, как будто ничего не случилось. Не было никаких признаков того, что Петроград перешел в руки Военно-революционного комитета. «Все произошло со сказочной легкостью», — писал Суханов.
