Постепенно Ленин полностью взял на себя решение вопросов в штабе армии. От своего имени он диктовал приказы по телефону. Вызвав рабочих делегатов с заводов, он учинил им перекрестный опрос, желая знать, сколько они могут отрядить людей, готовых сражаться. Ленин отдал приказ, чтобы рабочие Путиловского завода заковали в броню паровозы и автомобили, установили на них пулеметы и отправили в таком виде на фронт. Где-то, на каком-то другом заводе, стояли полевые пушки, без всякого применения. Ленин велел извозчикам ехать за теми пушками, чтобы доставить их на фронт.
Подвойский обнаружил, что его приказы не выполняются, потому что Ленин отдавал команды, противоречившие его приказам. То же самое — с дислокацией войск. Ленин перемещал их по своему усмотрению. Он поднял на ноги всех — чтобы шли на фронт. Спорить с ним было бесполезно. Когда Подвойский попросил Ленина освободить его от поста командующего, тот вышел из себя и закричал: «Я отдам вас под трибунал партийного суда, и вас расстреляют! Занимайтесь своим делом, и не мешайте мне заниматься моим!»
Троцкий тоже не бездействовал. Как разъяренный лев, он ринулся защищать столицу, стремясь превратить Петроград в крепость. Он выезжал на фронт, ораторствовал на заводах и фабриках. Пользуясь всеобщей суматохой, кадеты попытались поднять восстание в столице, рассчитывая положить конец правлению дуумвирата и соединиться с войсками Керенского. Но они опоздали, и мятеж был подавлен. У противников нового правительства после этого пропала всякая надежда оказать военное сопротивление большевикам в тылу, в самом Петрограде. Как-то Троцкий выступал перед членами Петроградского Совета, призывая всех идти на фронт. Из зала кто-то грубым голосом ему крикнул: «А почему вы сами-то не на фронте вместе с красногвардейцами?» Джон Рид, наблюдавший эту сцену, пишет, что Троцкий в ответ заявил: «Я немедленно туда еду!» — и тут же покинул трибуну. Это был верный жест, которого требовала революционная ситуация. За четыре дня Ленин с Троцким развили такую бешеную деятельность, что в пределах исторических фактов им уже стало тесно: их имена с тех пор шагнули в область легенды.
Петроград для большевиков был спасен. Это произошло на Пулковских высотах, совсем недалеко от города. Ожесточенных боев не было, только отдельные стычки под проливным дождем. В казачьи дивизии Краснова проникли агитаторы. Казакам было обещано разрешение беспрепятственно вернуться на Дон, по домам, и они, утратив желание биться на стороне Керенского, охотно сдавались Дыбенко, который на в общем-то свой страх и риск предложил им такие условия капитуляции. Троцкий, появившийся на фронте поздно ночью, быстро настрочил манифест, объявлявший о победе, и срочно отправил его в Смольный со спецкурьером.
«Пулково. Штаб. 2.10 ночи.
Ночь с 12-го на 13-е ноября войдет в историю. Попытки Керенского двинуть контрреволюционные войска против столицы Революции решительно остановлены. Керенский отступает, мы наступаем…
Великая идея победы рабоче-крестьянской демократии сплотила ряды армии и укрепила ее волю. Вся страна отныне убедится в том, что власть Советов не эфемерная вещь, а неоспоримый факт…
К прошлому возврата нет. Впереди перед нами бои, препятствия и жертвы. Но цель ясна, и победа очевидна».
Хотя на самом деле большевикам было не ясно, что делать дальше, к тому же они все еще не были уверены в своей победе. Они были в меньшинстве, импровизировали, а не правили, оказавшись жертвами собственной риторики. Мало кто из революционеров что-нибудь понимал в науке управления государством. Ленин с невероятной быстротой один за другим рождал проекты преобразований во всех сферах общественной жизни, но без армии чиновничества, способного осуществить их на практике, все они были бессмысленны. Постепенно Ленин начал осознавать, что такая, казалось бы, механически несложная вещь, как контроль, на деле оказалась почти невыполнимой, практически невозможной без применения террора. Поэтому, немного поколебавшись, по мере того, как нарастала в том потребность, он санкционировал террор как главный инструмент своей власти. Он не желал идти ни на какие компромиссы, в результате чего Россия оказалась на пороге гражданской войны. А ведь этого можно было избежать.
Горький был в числе тех, кто бесстрашно выступил против революции, единственной целью которой было развязать чудовищное кровопролитие, чтобы Россия захлебнулась в крови. 21 ноября, через две недели после переворота, осуществленного большевиками, он писал в газете «Новая Жизнь»:
«Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся, якобы по пути к „социальной революции“ — на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции.
На этом пути Ленин и соратники его считают возможным совершать все преступления, вроде бойни под Петербургом, разгрома Москвы, уничтожения свободы слова, бессмысленных арестов, — все мерзости, которые делали Плеве и Столыпин.
Конечно, — Столыпин и Плеве шли против демократии, против всего живого и честного в России, а за Лениным идет довольно значительная — пока — часть рабочих, но я верю, что разум рабочего класса, его сознание своих исторических задач скоро откроет пролетариату глаза на всю несбыточность обещаний Ленина, на всю глубину его безумия и его нечаевско-бакунинский анархизм.
Рабочий класс не может понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть — что из этого выйдет?
Конечно, он не верит в возможность победы пролетариата в России при данных условиях, но, может быть, он надеется на чудо.
Рабочий класс должен знать, что чудес в действительности не бывает, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия, а за нею — не менее кровавая и мрачная реакция.
Вот куда ведет пролетариат его сегодняшний вождь, и надо понять, что Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата.
Рабочие не должны позволять авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам же пролетариат».
Горький тогда олицетворял собой коллективную совесть России. Он не принадлежал ни к одной партии, занимая позицию нейтралитета среди враждующих партий. Авторитет его был так велик, что никто, даже большевики, не смели заткнуть ему рот. С предельной ясностью он видел, что революция Ленина вела к уничтожению всего и вся, иными словами, к «страшному, полному, повсеместному и беспощадному разрушению», провозглашенному главной целью нигилистом Нечаевым в его «Катехизисе революционера». Горький, прочитав ленинские «Апрельские тезисы», пришел к заключению, что если идеи, заложенные в них, будут осуществлены, то истинные революционеры будут преданы, отданы в жертву крестьянской бедноте. Они будут брошены, как щепотка соли, в пошлую трясину деревенской жизни и растворятся в ней бесследно, исчезнут, так и не сумев оказать воздействие на сознание, жизнь и историю русского народа. Горький никогда, ни публично, ни в частных беседах, не отрекался от позиции, занятой им по отношению к большевикам на раннем этапе революции. 23 ноября он обратился к рабочим с воззванием, в котором в очередной раз пытался довести до их сознания, что истинную революцию, революцию народную, предали. Воззвание было опубликовано в газете «Новая Жизнь». Оно звучало так:
