Вдруг дверь отворилась, и вошел Ленин. Он побыл с ними несколько минут, поговорил и ушел, но через полчаса вернулся. Он хотел удостовериться в том, что врача накормили, и велел, чтобы ему дали накинуть на себя что-нибудь теплое, а то он будет мерзнуть в машине по дороге в Москву. Доктор Авербах решил, что Ленин намеренно вышел к ним — он хотел показать, что чувствует себя прилично и глаза его больше не беспокоят. Он даже предложил врачу остаться на ночь в Горках, но это было невозможно: с утра у доктора Авербаха был назначен прием больных.
В тот же вечер случился казус, показавший, как легко умел Ленин ввергать в панику свое окружение. После того как доктор Авербах осмотрел Ленина и отпил чай с его домочадцами, он спустился вниз, в гостиную, чтобы сообщить остальным врачам о результатах осмотра. Внезапно в гостиную вбежал студент-медик, стоявший «на часах» под дверью больного, и предупредил собравшихся, что приближается Ленин — он уже на пути в гостиную. Это была ложная тревога, Ленин не собирался спускаться вниз, но все врачи, как зайцы, тут же разбежались, за исключением Авербаха.
Из всех доступных для ознакомления медицинских отчетов, пожалуй, только записи, оставленные Розановым и Авербахом, внушают полное доверие. К тому же они проникнуты большой человеческой симпатией к больному. Тут безошибочно чувствуется искреннее сочувствие к нему как к человеку. Доктор Авербах, описывая состояние здоровья Ленина, предпочитает употреблять простые человеческие слова вместо медицинских терминов. Например, никак нельзя отнести к последним такие слова, как «бодро», «радушно». Он говорит, что они с Лениным «побеседовали», тогда как обычно врач сухо фиксирует, что больной на его вопросы ответил то-то и то-то. Можно догадаться, что беседа их была дружеской и приятной. И — что важно — Авербах видит в своем пациенте человека выздоравливающего, преодолевшего болезнь.
…Около полуночи доктор Авербах проводил Ленина до двери его спальни и сказал ему: «Вы, наверное, очень устали, Владимир Ильич. Вам пора ложиться спать». Они попрощались. Впоследствии он вспоминал, что Ленин крепко пожал ему руку. Когда машина увозила доктора Авербаха из Горок в Москву, было уже 21 января. Вокруг бушевала снежная вьюга.
Ленину оставалось жить всего несколько часов.
16 января в Москве открылась 13-я партийная конференция. Ее целью было заложить основы решений, которые должен был принять XIII съезд партии, намеченный на весну того же года. В данном случае «заложить основы» звучит как эвфемизм. Обычно решения заранее принимала небольшая группа руководящих партийцев, а потом они безоговорочно одобрялись съездом. Ленин всегда заблаговременно готовил сценарий очередной конференции. В его отсутствие эта практика продолжалась: роли были заранее распределены и отрепетирована вся процедура.
13-я партийная конференция резко отличалась от всех предыдущих хотя бы уже тем, что на ней не было ни Ленина, ни Троцкого. За несколько дней до ее открытия кремлевские врачи настоятельно посоветовали Троцкому выехать на курорт полечиться. Теперь, когда эти два человека, усилиями которых осуществилась революция, отсутствовали, поле битвы за престолонаследие было расчищено.
В сущности, очевидный победитель в этой схватке уже наметился — это был Сталин. Большинство участников 13-й партийной конференции были его людьми, специально им подобранными. Каменева с Зиновьевым потеснили: им отводились совсем второстепенные роли, так, для видимости. Каменев председательствовал, то есть его роль ограничивалась формальными речами при открытии и закрытии конференции. Зиновьеву было позволено обрисовать международное положение. Безликому Рыкову, давно превратившемуся в ленинскую тень, а теперь и вовсе потерявшемуся, было поручено зачитать резолюции по экономическому вопросу. За собой Сталин оставил право произнести основные речи, касавшиеся государственной политики. Боевые позиции были свободны, и главный претендент смело приближался к заветной цели — к верховной власти в стране.
Читая стенограммы отчетов 13-й партийной конференции, невольно проникаешься ощущением происходившей на ней жуткой драмы. Это просто не может ускользнуть от внимания. Сталин предстает перед нами во всей своей «красе» как человек поразительной наглости и грубого натиска, который ни перед чем не остановится для достижения своей цели. Он мягко журит своих противников, сладко им улыбается, предостерегая от ошибок, и же одним ударом повергает их. В его речах присутствует что-то механическое, тупое; при всем том он подкрепляет свои аргументы ссылками на ранние, давно забытые работы Ленина. Впечатление такое, как будто в зал заседаний прорвался тяжелый примитивный агрегат чудовищной разрушительной силы, и таранит, и давит, и стирает в порошок все на своем пути. В двух речах, произнесенных им на 13-й конференции, проявился весь Сталин, каким его еще предстояло узнать.
Расчет Сталина был точен. Между ним и верховной властью стояли всего два человека. Под Ленина он мог копать, но исподтишка. А Троцкого свалить было легко, — недаром Сталин тщательно изучил все его слабости, — надо было только посильнее ударить.
Против Троцкого у него уже был заточен острый топорик, и удары по сопернику он начал наносить на 13-й партийной конференции. В это время Троцкий безмятежно ехал в пассажирском поезде, направляясь на отдых на Кавказ, и, естественно, отражать эти удары было некому. Сталин приписал ему шесть крупных ошибок. Между прочим, только одной из них хватило бы, чтобы отправить его на смертную казнь через повешение. Сталин обвинял его в высокомерии; кроме того, по словам Сталина, Троцкий не подчинялся дисциплине Центрального Комитета. Троцкий требовал, чтобы партия прислушивалась к голосам студенчества, то есть для него молодежь значила больше, чем старая гвардия. Он настраивал интеллигенцию против партии. Он противопоставлял партии государственный аппарат, как будто партийная работа могла вестись сама по себе, без участия аппарата. Сталин заявлял: «Ошибка Троцкого в том и состоит, что он противопоставил себя ЦК и возомнил себя сверхчеловеком, стоящим над ЦК, над его законами, над его решениями, дав тем самым повод известной части партии повести работу в сторону подрыва доверия к этому ЦК». По мнению Сталина, все это было больше, чем ошибки. В совокупности они тянули на обвинение в государственной измене.
Но это было только начало. Западня захлопнулась, когда Сталин напомнил о формулировке, предложенной Лениным и принятой X съездом РКП(б), дававшей право совместному заседанию ЦК и ЦКК двумя третями голосов перевести из членов в кандидаты или даже исключить из партии любого члена ЦК в случае нарушения партийной дисциплины или допущения фракционности. До сих пор этой формулировкой избегали пользоваться. Сталин нашел-таки оружие для расправы с оппозицией и теперь с удовольствием натачивал его.
Когда делегат Врачев, выступавший от оппозиции, сказал: «Мне кажется, нам осталось пользоваться полной демократией всего несколько часов и давайте не терять это время», он был абсолютно прав. Кончалось то время, когда делегатам конференций отпускалось хоть несколько часов на свободные дебаты. А позже, когда тот же Врачев громко поинтересовался, что преподнесет им генеральный секретарь на следующей конференции, сталинский приспешник Ломидзе крикнул ему: «Вы не услышите — вас здесь уже не будет!» Против Сталина выступил Евгений Преображенский
[61], обвинив его в том, что он запугивает партию и травит Троцкого. Понятно, что это были не голословные обвинения. На это Сталин ответил какими-то сбивчивыми историями о якобы оскорбительном поведении Троцкого, из чего вытекало само собой, что Троцкий заслуживал такого же к себе отношения. «Это неправда, что я запугиваю партию, — сказал Сталин. — Но я надеюсь, что я запугиваю фракционеров». На конференции присутствовал студент Казарьян, член партии. Набравшись смелости, он задал вопрос: «Что у нас? Диктатура пролетариата или диктатура компартии над пролетариатом?» На что Сталин ответил так: «…Разница между Троцким и Казарьяном в том, что, по Троцкому, кадры перерождаются, а по Казарьяну, нужно прогнать кадры, ибо они сидят, по его мнению, на шее у пролетариата». Даже Радек поднял голос против Сталина, бросив ему упрек, что в составе Центрального Комитета образовалась своеобразная Директория. Сталин это обвинение в свой адрес проигнорировал. Он грубо заткнул Радеку рот, сказав, что у того язык без костей, что он невесть чего болтает и только дураки его слушают.
