Спустя много времени после смерти Ленина его кабинет в Кремле был превращен в музей. Тогда все вещи, которыми он пользовался, сидя за своим письменным столом, были снова расставлены в точности так же, как при его жизни: телефоны, ножницы, ножи для разрезания бумаги, зажигалка, которую он пускал в ход, когда надо было сжечь лишние бумаги; не забыли и про обезьяну. Она тоже заняла свое законное место. Верные последователи Ленина хорошенько постарались воссоздать его кабинет точно в таком виде, в каком он его оставил. Даже обезьяну водворили туда, где ей и полагалось быть.
В сущности, это уродливое и пошлое произведение мелкой пластики вовсе не было изваяно специально по заказу Ленина. В конце XIX века такие статуэтки тиражировались массовым производством на потребу общественному вкусу. Их можно было встретить во множестве домов — во Франции, в Германии, Скандинавии, России, где они служили своеобразным украшением типично буржуазного интерьера и стимулировали дам и господ на модные тогда разговоры; причем уродливость этой скульптуры даже как-то усиливала ее притягательность. В ней содержался намек, точнее, некое шутливое «послесловие» к дарвиновской теории происхождения человека от обезьяны. Дескать, смотрите: человека уж давно на свете нет, перевелся род человеческий, а обезьяна живет себе и живет и, глядя на то, что осталось от человека, мучительно гадает — а был ли он вообще на Земле?
Ленин был из тех людей, кто точно знал, что ему следует любить, а что не следует, что ему должно нравиться, а что не должно. В его кабинете не было ни одного случайного предмета. Каждый предмет имел свое определенное значение и назначение. Например, кусок войлока, лежавший на полу под письменным столом, был туда положен, чтобы у Ленина зимой не застывали от холода ноги. Однажды его секретари решили заменить войлок ковриком из белой медвежьей шкуры. Немедленно разразился скандал. Ленин требовал всех к ответу, допытывался, кому это пришла в голову мысль, что он должен жить в комфорте и утопать в роскоши, как какой-нибудь капиталист. Его секретари деликатно возразили ему, указав на то, что другие высокопоставленные государственные чиновники, но гораздо ниже его рангом, позволяли себе роскошь подстелить под ноги коврики из медвежьей шкуры. Но Ленин так и не смог привыкнуть к этому «изыску». В его рабочем кабинете, где он трудился целый день, подобный коврик, в его представлении, был как-то не к месту.
Стоит немного поговорить о пальме, той самой высокой пальме с блестящими зелеными листьями, которая стояла в кадке у окна. И с ней у Ленина была большая внутренняя связь. Каждый божий день он собственноручно промывал водой ее листья и следил за тем, чтобы на них не появилось ни единого больного пятнышка. Пальма в его кабинете была единственным предметом, олицетворявшим живую природу, и Ленину почему-то надо было, чтобы она росла сильной и красивой. Еще раз подчеркнем любопытную деталь: он совершенно не терпел букетов из срезанных цветов, и в его кабинете их никогда не было. Ему невыносимо было зрелище опадающих лепестков и прочих признаков увядания. А пальма нисколько не менялась, увядание ей не грозило, и ее листья всегда сохраняли сочность, глянцевый блеск. Многие удивлялись, наблюдая, как Ленин бережно ухаживает за пальмой, тратя на это свое драгоценное время. Все объяснялось очень просто. Давно, еще когда семья Ленина жила в Симбирске, в Казани, да и после, когда они переехали в Санкт-Петербург, в их доме всегда стояли пальмы в кадках — мать Ленина коллекционировала разновидности этого растения, любила их, разводила и выращивала. С самого детства и до той поры, когда он стал молодым человеком, в его домашние обязанности входило ухаживать за пальмами его матери, промывать их листья и следить за ними. Так что пальма в кадке, о которой сейчас идет речь, стояла в ленинском простом рабочем кабинете вовсе не «для мебели». Она служила наглядным и красноречивым свидетельством его немеркнущей любви и привязанности к своему семейству.
И поскольку, как мы уже сказали, любой предмет в обстановке этой комнаты для Ленина имел свой скрытый смысл, пришло время разгадать, какой же смысл него таился в фигурке человекообразной обезьяны, так явно бросавшейся в глаза любому, кто попадал в его кабинет. Верующий человек, несомненно, водрузил бы на это место Распятие, или статуэтку Будды, или еще какой-нибудь священный символ, в зависимости от конфессии. У Ленина на «святом» месте сидела человекообразная обезьяна. Почему?
Судя по всему, объяснение следует искать в том поклонении, с каким интеллигенция XIX века относилась к науке. Наука для нее стала своего рода идолом. Монархическое государство в России выродилось во что-то абсурдное и уже не отвечало интересам и потребностям своих верноподданных. Царская власть явно устарела, погрязла в коррупции, не справлялась со страной. Люди отвернулись от нее, а заодно и от Православной Церкви, которая тоже все больше отдалялась от своей паствы, и нашли себе другую религию — науку. По их представлению, только наука владела ключом к лучшему будущему. Для русского интеллигента сомнение в теории Дарвина или в любой другой подобной научной теории было просто немыслимо: это было бы ересью, ретроградством. Наука, при всей ее механистичности, порой и вредоносности, да и вообще спорности, заменяла людям веру в Бога. Великий русский философ Владимир Соловьев видел в этом «грехопадение» русской интеллигенции. Он писал: «…Приверженец нового катехизиса выступал с такого рода заявлением: „Нет ничего кроме материи и силы; борьба за существование произвела сначала птеродактилей, а потом плешивую обезьяну, из которой выродились и люди: итак, всякий да полагает душу свою за други своя“». Говоря это, он имел в виду, что культурное российское общество видело в науке силу, способную создать на Земле царство всеобщей любви и гармонии. Ленин, который вопреки всем очевидным фактам отстаивал идею научности и правоты марксовой теории, твердо верил, что мир и счастье на Земле настанут только тогда, когда будет построено государство, воплотившее в себе теорию Маркса.
Но наука по природе своей антигуманна и она не может охватить все сферы человеческого бытия с его постоянной изменчивостью. Она может подытоживать, вести статистику, определять тенденции и направления в развитии человечества, выявлять факторы, которые опровергают те или иные научные законы или препятствуют их осуществлению. Для Ленина род человеческий был чем-то вроде статистического материала; он с полной уверенностью оперировал людьми, как цифрами и направлениями; и так же без всяких колебаний выявлял в человеческой массе факторы, препятствующие осуществлению его «научно обоснованной» диктатуры. Выявив их, он приступал к безжалостному уничтожению целых общественных классов во имя торжества «научных» законов. Ради победы диктатуры пролетариата дворянство, буржуазия, крестьянство, духовенство Русской Православной Церкви должны были исчезнуть с лица земли. Это была чудовищная, головокружительная затея, смысл которой заключался в том, что девять десятых всего населения России либо истреблялось, либо превращалось во что-то совершенно противоречащее своей природе.
Невзирая на то, что эксперимент этот был в корне абсурдным и все подкрепляющие его «научные» теории не имели к науке никакого отношения, Ленин упрямо проводил его в жизнь. Вот и получилось, что люди сделались для него чистой статистикой, цифирьками или костяшками на счетах, которые можно было гонять туда-сюда. При этом совсем необязательно, что он их ненавидел или намеревался унизить, вовсе нет. Ну как можно унизить статистику? Просто он рассматривал их не как живые существа, а как значки, напечатанные на белой странице. Они были ноликами, не имеющими самостоятельного значения до тех пор, пока он сам не наделял их цифровым значением. А что ему стоило взять и вырвать несколько страниц из собственного блокнота статистических выкладок и подсчетов? Так было даже лучше, и блокнот получался потоньше, и подсчеты попроще, покомпактнее данные, — словом, это только облегчало дело.
