В Уфе они провели неделю. Еще до того Ленин придумал новый шифр, которым должны были пользоваться революционеры для связи с ним, когда он будет за границей. Пользуясь представившимся случаем, он распространил этот шифр среди революционеров, отбывавших ссылку в тех местах. Поездка в Уфу для него была прощанием с женой. На обратном пути из окна вагона он последний раз в своей жизни видел Волгу.
Возвратившись, он на несколько дней задержался в Подольске, и вот он уже опять в дороге. На этот раз поезд увозил его в Швейцарию.
Ленин возлагал огромные надежды на поездку в Швейцарию, но многое оказалось лишь несбыточными мечтами. В реальности его там ожидали распри и бурные ссоры между членами партии, неразрешимые конфликты и постоянные, непрекращающиеся дебаты. Максим Горький, как-то описывая Плеханова, назвал его неисправимым патрицием. Он вспоминал, с какой нежностью Плеханов относился к собственному фраку, и особенно к одной пуговице, которую он, выступая или беседуя, этак ласково поглаживал; но вдруг с силой нажимал на нее, как будто это была кнопка электрического звонка, — и замолкал. Казалось, в тот момент для него наступало прозрение: он словно с содроганием взирал на картину будущего, уготованного человечеству… А потом снова возобновлял разговор. Слова он произносил, как полководец, хладнокровно посылающий свои полки в бой.
Однако Ленин был совсем не расположен выполнять его команды и предпринял ответную атаку. Кажется, он невзлюбил Плеханова с самого начала. Зато он высоко ценил, еще до поездки за границу, Веру Засулич, считая ее до мозга костей преданной делу партии, готовой отдать все, до последней капли крови, революции. Каково же было его изумление, когда оказалось, что она просто боготворит Плеханова, вторит каждому его слову. Всякий, кто смел возражать Плеханову, становился ее врагом. Основная борьба разгорелась между Плехановым и Лениным; Аксельрод и Вера Засулич играли роль «щитоносцев» при старшем бойце. Главным образом страсти кипели по поводу того, кто будет редактировать газету и теоретический журнал, который должен был печататься одновременно с газетой.
Верх взял Ленин, но это была только полупобеда, и таких полупобед будет множество, пока он окончательно не возьмет власть в свои руки.
Схватка двух лидеров, разгоревшаяся жарким августовским вечером 1900 года и продолженная наутро, была подытожена Лениным в чрезвычайно интересной статье объемом в семнадцать страниц, которая позже вошла в Собрание его сочинений под заголовком «Как чуть не потухла „Искра“?». Он писал ее, несомненно, под впечатлением стычки, и состояние его было соответствующим. Ленин был задет покровительственным тоном этакого обитателя Олимпа, манерой свысока общаться с людьми, свойственной Плеханову. Ленин жаждал боя, открытой полемики с ним, но тот воздерживался, объясняя это тем, что никогда не принимал участие в полемических спорах на личностном уровне. Ленин тотчас же придрался к этим словам Плеханова, указав на то, что не кто иной, как Плеханов, излагая в одной из своих работ собственные политические принципы, использовал в ней несколько писем частного характера, в том числе письмо Екатерины Кусковой. Разве это не была полемика? — допытывался Ленин. И как можно вести борьбу без оружия? Чем больше упорствовал Плеханов, тем больше Ленин входил в роль общественного обвинителя. «Г. В. проявлял всегда абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы и притом неискренность, именно неискренность», — писал он о Плеханове.
Все это имело предысторию. Ленин написал «Проект заявления редакции „Искры“ и „Зари“» (заглавия газеты и журнала). Документ получился невнятным, сухим, к тому же сильно затянутым. Плеханов вернул Ленину «Проект…», попросив исправить стиль, сделать его более возвышенным. Ленину это не понравилось. Тем не менее он переписал текст и подал его Плеханову. Тот, не затруднив себя замечаниями, передал его на доработку Вере Засулич. Ленин был взбешен. Масло в огонь подлил спор по поводу права решающего голоса в редакционной коллегии. В конце концов договорились, что возглавлять партийный орган будут шесть человек — Плеханов, Аксельрод, Вера Засулич, Ленин, Мартов и Потресов, но Плеханов будет иметь право на два голоса. Ленин был против.
За всеми его обличениями в адрес противника в большей мере ощущается обида человека, задетого пренебрежительным к себе отношением, чем несогласие с его позицией или с мнением его «щитоносцев». Ленин чувствовал, что Плеханов относится к нему со скрытым презрением, возможно, отождествляя с нахальным персонажем из сказки, который, все проспав, бежит к общему котлу с криком: «А где моя большая ложка?» И он писал: «Мою „влюбленность“ в Плеханова тоже как рукой сняло, и мне было обидно и горько до невероятной степени. Никогда, никогда в моей жизни я не относился ни к одному человеку с таким искренним уважением и почтением, vénération, ни перед кем я не держал себя с таким „смирением“ — и никогда не испытывал такого грубого „пинка“. А на деле вышло именно так, что мы получили пинок: нас припугнули, как детей, припугнули тем, что взрослые нас покинут и оставят одних, и, когда мы струсили (какой позор!), нас с невероятной бесцеремонностью отодвинули. Мы сознали теперь совершенно ясно, что утреннее заявление Плеханова об отказе его от соредакторства было простой ловушкой, рассчитанным шахматным ходом, западней наивных „пижонов“: это не могло подлежать никакому сомнению, ибо если бы Плеханов искренне боялся соредакторства, боялся затормозить дело, боялся породить лишние трения между нами, — он бы никоим образом не мог, минуту спустя, обнаружить (и грубо обнаружить), что его соредакторство совершенно равносильно его единоредакторству. Ну, а раз человек, с которым мы хотим вести близкое общее дело, становясь в интимнейшие с ним отношения, раз такой человек пускает в ход по отношению к товарищам шахматный ход, — тут уж нечего сомневаться в том, что это человек нехороший, именно нехороший, что в нем сильны мотивы личного, мелкого самолюбия и тщеславия, что он — человек неискренний. Это открытие — это было для нас настоящим открытием! — поразило нас как громом потому, что мы оба были до этого момента влюблены в Плеханова и, как любимому человеку, прощали ему все, закрывали глаза на все недостатки, уверяли себя всеми силами, что этих недостатков нет, что это — мелочи, что обращают внимание на эти мелочи только люди, недостаточно ценящие принципы».
И так далее, и тому подобное… В таком духе он еще долго продолжает живописать Плеханова, щедро уснащая душеизлияния подробностями всех встреч и дискуссий с ним; не забывает даже такую деталь, как интонация, с которой говорил Плеханов, определяя ее как ледяной, пренебрежительный тон. Ленину и в голову не могло прийти, что Плеханову просто надоела склока.
«Мы бросаем все и едем в Россию», — решает Ленин, но передумывает и назначает последнюю, решающую встречу с «диктатором». Он признавался, что не ждал благоприятного исхода; сторонники Ленина шли к Плеханову, «как на похороны». Плеханов на упреки Ленина ответил, что молодой человек определенно придает слишком большое значение мелочам; во всяком случае, он, Плеханов, вполне может обойтись без поддержки Ленина, так как он, Плеханов, свое дело знает и не будет сидеть сложа руки только из-за того, что не может договориться с Лениным. Уж если на то дело пошло, он вообще готов отойти от политической деятельности. На том дебаты прекратились. Но на следующий день они снова возобновились: обсуждался вопрос — допустима ли полемика? Плеханов был против. И еще — каким должно быть голосование? Плеханов был не против голосования, но только не по основным вопросам. Ленин понял, что имеет достойного противника. Направляясь в Нюрнберг, где он должен был наладить выпуск газеты, он все еще кипел от ярости.
