Бельгийская полиция, воспользовавшись своим правом диктовать русским революционерам, что им можно и чего нельзя на бельгийской земле, запретила продолжать съезд. Делегаты переехали в Лондон, где съезд был возобновлен.
Итак, Бунду в независимости было отказано, диктатура пролетариата была подтверждена, оставалось выработать генеральную программу и сформулировать кое-какие определения. Например, встал вопрос о том, кто может называться членом партии. Ленин предлагал свой вариант определения: «Членом партии считается всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций». Мартов предложил внести поправку к ленинской формулировке. Он считал, что членом партии может быть любой трудящийся человек, признающий ее программу и который лично и регулярно участвует в ее работе под руководством одной из ее организаций. Расхождение было нешуточное. Решался вопрос существования партии. По мнению Мартова, партия должна была представлять собой некое содружество единомышленников, включая тех, кто время от времени оказывал партии услуги, участвуя в подпольной деятельности. Согласно ленинской формулировке, партия должна была состоять исключительно из революционеров, активно участвующих в ее работе и выполняющих директивы ее Центрального Комитета. По Ленину, число членов партии должно быть ограничено; партия должна объединять немногочисленные, крепко спаянные и подчиняющиеся единой дисциплине группы. Всем на съезде было ясно, что Ленин выступает за создание партийной элиты с собой во главе, и участники съезда открыто уличали его в стремлении к власти. Троцкий угадал в нем жажду власти вскоре после их первой встречи в Лондоне. Он тогда раскритиковал Ленина за то, что его статьи пестрят местоимениями «Я», «Я», «Я»… Но тот ему ответил, что обладает достаточным авторитетом и потому волен употреблять это местоимение столько раз, сколько ему вздумается. На II съезде его жажда власти стала совершенно явной и открытой. Впрочем, Ленин и не скрывал того, что рвется возглавить партию, быть впереди всех и вся, а попытки выступить против него объявлял «расхождением» с линией партии; это значило, что любой человек, осмелившийся оппонировать ему, изгонялся и не имел права быть в рядах партии, всякое самостоятельное решение давилось на корню. Он так прямо и заявил, что настаивает на полной диктатуре Центрального Комитета. Когда Троцкий высказал опасение, что в подобном случае в руках небольшой кучки людей может оказаться слишком большая власть, Ленин отозвался так: «Что в этом дурного? В теперешней ситуации по-иному и быть не может». Аксельрод и многие другие социал-демократы были встревожены поведением Ленина; им не нравилась его заносчивость и грубость. Аксельрод, изгнанный из редколлегии «Искры» в результате жаркой перепалки с Лениным, вопрошал с обидой: «И какая муха его укусила?»
О внутреннем состоянии Ленина на II съезде мы можем судить, вглядываясь в дошедшие до нас краткие записи и суммирующие замечания, которые он делал, слушая выступления товарищей. На вид — просто каракули. На первой страничке разворота в верхней части слева он шесть раз выводит слово «береза», четыре раза печатными буквами и два раза прописью. Буквы набегают друг на друга, сливаются; он раздражается, затушевывает их; видно, что-то омрачает его. Вот уже три года он не был в России. Безотчетно в его сознании возникает образ березы, но он тут же гонит его от себя. Повторяясь, слово «береза» образует внутреннее пространство на бумаге, и оно заполняется отрывочными фразами, имеющими, на наш взгляд, глубокий смысл.
О внутреннем состоянии Ленина на II съезде партии мы можем судить по этим записям.
Читаем:
«№ 1 (не эластично)
сужение круга и широта
твердость и чистота
идейная группировка
„наши партийные организации
должны быть организации профессиональных революционеров“».
Под этими строчками слово «вред», трижды подчеркнутое, с отходящей от него жирной стрелкой, указывающей на какую-то мысль, сформулированную на правой странице разворота; синим карандашом начерченные прямоугольники и ромбы, возможно, являются геометрическими ассоциациями слов «твердость и чистота». На правой странице он записывает отрывки услышанных им чужих фраз. Но гораздо интереснее фрагменты его собственных мыслей. Он записывает:
Последнее слово, так же как и слово «вред», подчеркнуто трижды.
А еще на одной из страничек его пометок к съезду он дает такую характеристику Троцкому, причем буквально в нескольких словах:
И дальше:
Эти странички беглых записей, сделанных рукой Ленина, выявляют для нас его внутренний мир нагляднее всех его трудов. Тут мысль обнажена до предела, до знака: стрела-гарпун — он должен разить; нужна твердость — он заштриховывает фигуры синим; очень важно — подчеркивает тремя упрямыми линиями. Возникает портрет человека, сосредоточенного на мысли затянуть узел, в данном случае на горле партии. Вот, например, слово «круг» в верхнем углу на левой странице, а под ним: «сужение круга», выведенное более жестким, колючим почерком. Это его воля в графическом воплощении. Как говаривал Троцкий, Ленин был из тех, кто любит гнуть подковы. Из такого теста получаются Робеспьеры, заметил как-то Плеханов.
На II съезде партии Ленин фактически уничтожил двух своих верных соратников — Мартова, человека тонкой души, еврейского интеллигента, ближайшего товарища по работе, какого у него больше не будет (эту пустоту восполнит Троцкий, но только отчасти); и Веру Засулич, свою покровительницу, благословившую его как наследника нечаевских идей. Ни Мартов, ни Вера Засулич так до конца и не оправились от этого удара. Крупская ничуть не преувеличивала, когда писала в своих мемуарах, что Вера Засулич чувствовала, будто получила смертельный удар. Оставить «Искру» для нее значило еще больше оторваться от России, окончательно увязнуть в трясине русской эмиграции. Дело было не только в уязвленном самолюбии; для нее это было вопросом жизни и смерти. Между тем «Искру» стали редактировать трое: Плеханов, Аксельрод и Ленин.
Ленин эпохи II съезда, зубами и когтями сражавшийся за власть, в сущности, был тяжело больным человеком. Крупская свидетельствует, что в то время, когда съезд заседал в Лондоне, Ленин совсем не спал, а поначалу, еще в Брюсселе, с трудом заставлял себя принимать пищу. Многие, кто общался с ним в те дни, отмечали его нервозность, нездоровый цвет лица; их неприятно поражало то, как он грубо перебивает товарищей, постоянно переходит на крик. Думается, он отлично отдавал себе отчет в том, что вел себя недостойно. Но он шел напролом — ему надо было подчинить, подмять под себя съезд, и ему и в голову не приходило отказаться от завоеваний, доставшихся ему такой позорной ценой.
