С минуту он молчал, ожидая, когда толпа успокоится. А затем, откинув голову назад, он пронзительным голосом начал выкрикивать приветствия, в первую очередь — революционному пролетариату, за пролетариатом — революционным солдатам и матросам, которые не только освободили Россию от царского деспотизма, но и расчистили дорогу для грядущей социалистической революции в России. Теперь социалистическая революция должна неминуемо охватить весь мир. «Да здравствует мировая социалистическая революция!» — крикнул он, и все, кто расслышал его слова, подхватили этот лозунг вслед за ним.
Ленин стоял на башне броневика еще какое-то время, ослепленный лучами прожекторов, притоптывая ногами и чуть раскачиваясь, как будто собирался удариться в неведомую доселе плясовую. Он широко улыбался. Горячий прием взбодрил его, усталость прошла.
Этого момента он ждал всю жизнь.
ЗАВОЕВАНИЕ ВЛАСТИ
Мы все уничтожим и на уничтоженном воздвигнем наш храм! И это будет храм всеобщего счастья!
В. И. Ленин. Из беседы с Георгием Соломоном
Апрельские тезисы
В прошлые времена, когда завоеватель возвращался из похода, он въезжал в город в свете белого дня, триумфальным маршем, и огромная процессия тянулась за ним по улицам — все его войско, а позади — закованные в цепи шли пленные заложники. Иногда шествие замедляло ход, и триумфаторы останавливались перед святынями, чтобы поклониться им и принести жертвы. Слов было мало, ибо правители не кормили подданных своих разговорами, держали народ на расстоянии, и восторженные приветствия выражались в том, что люди закидывали своих героев цветами. Триумфальное шествие, которое было устроено для Ленина, вообще не имело аналога в истории. Оно происходило в самые страшные дни войны, когда армия развалилась, о победах нечего было и мечтать, а завоеватель как таковой сроду не держал в руке меча и никогда не нюхал пороха на поле битвы. Его заложниками были рабочие Петрограда, а ритуальные действа перед местами поклонения святыням были заменены краткими митингами на уличных перекрестках, где процессия ненадолго приостанавливалась. Был понедельник святой Пасхальной недели. В ту ночь, когда он как завоеватель въезжал в Петроград, казалось, все общепринятые нормы человеческого поведения были отменены. Было ощущение, как будто на этом кончилась история и начинается совершенно иной отсчет времени.
Все, что происходило вокруг этого странного пришествия, было словно наполнено таинственной символикой. Аспидно-черное небо прорезали лучи прожекторов; вдоль улиц зловещими истуканами выстроились красногвардейцы; медленно, как на похоронах, ползли броневики. На перекрестках Ленин в очередной раз взбирался на башню броневика, чтобы еще раз возвестить люду, что прежний мир опрокинут и теперь ему на смену грядет новый, доселе невиданный. Слова были загадочные, их смысл был непонятен, ну разве что очень смутно. Совершалось некое ритуальное действо, и рабочие, тысячи которых в ту ночь составляли процессию, не вполне понимали, что происходит.
С Финляндского вокзала процессия направилась через Сампсониевский мост ко дворцу Матильды Кшесинской. В этом великолепном, построенном в изысканном стиле дворце еще два месяца назад жила прима-балерина императорской балетной труппы, возлюбленная великого князя Андрея Владимировича. Большевики превратили ее дворец в свой штаб. Он занимал выгодную стратегическую позицию, будучи расположен на берегу Невы поблизости от Петропавловской крепости и Троицкого моста, который вел в самый центр Петрограда. Здесь, под изумительной росписью потолков, под хрустальными люстрами, среди китайских ваз и мраморных широких лестниц, большевики вынашивали планы своей революции. Вся изящная мебель была вынесена из залов, ее заменили простые кухонные столы, лавки и стулья.
Короткое расстояние от вокзала до дворца процессия одолела за час. Была половина первого ночи. На верхнем этаже все было готово для скромного, но тем не менее торжественного чаепития в честь прибывших. Кто-то из членов социал-демократической партии должен был выступать с приветственными речами, а молодые женщины в это время должны были разливать чай из кипящих самоваров. Ленину эти церемонии были ни к чему. Ему не терпелось сразу же перейти к делу — обсуждению революционной тактики. Из толпы вокруг дворца раздавались крики — его хотели видеть, и время от времени он выходил на узкий балкон, на котором висели красные флаги.
— Капиталистические хищники… — охрипшим голосом кричал Ленин в толпу. — …Истребление народов Европы ради получения барышей кучкой эксплуататоров… Защита отечества означает защиту одной банды капиталистов от другой!
Солдат, который слушал его, опираясь на ствол ружья, закричал ему в ответ:
— На штык такого мужика! Что ж такое? Что он говорит? Пусть только спустится сюда, я ему покажу! Он, точно, сам германец! Его надо…
Но солдат не сдвинулся с места, несмотря на свою угрозу «показать ему», а так и остался стоять, опираясь на ружье. Он, как и все другие в толпе, был оглушен, сбит с толку; человек на балконе завораживал людей. Он говорил просто, самыми простыми словами, но в его словах было столько неистовой силы, убежденности и напора, что ему невольно подчинялись.
Торжественное чаепитие все же состоялось. Как и полагается, все должные приветствия были произнесены. Ленин был встречен громом аплодисментов. Появление Зиновьева вызвало лишь вежливые хлопки. Когда поток приветствий иссяк, поднялся Ленин. Напрасно от него ждали традиционной ответной речи, в которой он, казалось бы, должен был выразить товарищам по партии благодарность за теплый прием. Вместо этого они услышали такое, что все застыли, как громом пораженные. Они сидели не шевелясь, не дыша — так замирают, прижавшись к земле, перебегающие дорогу зайцы, застигнутые врасплох резким светом автомобильных фар.
Ленин говорил, стоя у стены, а остальные сидели перед ним полукругом. Смысл речи был такой: нельзя терять ни минуты; первый этап революции завершен, второй должен последовать незамедлительно; созданную в феврале республику надо уничтожить, а всю власть передать Советам, которые являются единственно возможной формой революционного правительства; земля и банки должны быть национализированы, имущество помещиков и аристократов конфисковано; пора отбросить старое, изжившее себя название «социал-демократическая партия» и называть себя отныне коммунистами. Иногда он позволял себе, отступив от темы, грубовато пошутить. Например, сказал, что по дороге в Петроград, в поезде, он и его товарищи уже были готовы прямо с вокзала отправиться в Петропавловскую крепость. Однако все вышло совсем не так. «Давайте не будем успокаиваться на мысли, что эта участь для нас уже позади».
Жена Суханова занимала видное положение в большевистской фракции, а сам он был дружен с Горьким и лично знал многих большевиков. Потому-то ему и было позволено присутствовать на этой встрече во дворце Кшесинской. Его, как и всех прочих, речь Ленина ошеломила своей силой и напором и еще — чудовищными проектами, им изложенными, последствия которых были непредсказуемы. «Он бил, бил, бил в одну цель, пока, наконец, не сломил их всех», — писал Суханов. В зале присутствовало около тридцати человек, и все они, за исключением Суханова, были далеко не новичками в партии. Они слушали Ленина молча, ловя каждое его слово, как школьники на уроке. По мере того как он разворачивал свои мысли, их лица менялись, в них появилась твердость, глаза зажигались решимостью — видно было, что они уже готовы выполнить его волю. Он учил их, как взять власть в свои руки, как передать ее Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, объяснял, каким образом новые вожди добьются «демократического» мира. Суханов не представлял, как эти Советы будут взаимодействовать, осуществляя власть. К тому же еще не было создано ни одного Совета крестьянских депутатов, и Суханов сомневался в том, что они будут созданы. А если они и возникнут, как они будут осуществлять власть, гадал журналист. Зато он прекрасно понял, что Ленин выступает за государство без государства, за некое сообщество самостоятельных коммун. Но ведь еще полвека назад эту идею выдвинули анархисты и всегда отстаивали ее. Суханов отметил поразительное безразличие Ленина к состоянию российской экономики. «Он все еще чувствует себя за границей», — подумал он. Конечно, все это была чистая импровизация, фантазия, но было очевидно, что каждое отдельное слово, каждая фраза, каждая мысль были тщательно заранее продуманы и сформулированы, что эти идеи занимали Ленина давно, что он посвятил им уйму времени и не однажды отстаивал в спорах. В ленинской речи многое не сходилось, теория странным образом не соответствовала практическому ее приложению. Казалось бы, он одобрял созыв Учредительного собрания, но в то же время отвергал идею парламентарного правления. «Нам не нужна никакая парламентская республика! Нам не нужна буржуазная демократия!» — заявлял он. Ленин говорил целых два часа. Уже вставало солнце, когда они наконец разошлись по домам. Суханов отправился к себе на квартиру, на Карповку. «Я чувствовал себя так, как будто меня били по голове цепами. Было ясно одно: мне, человеку свободному, с Лениным не по пути. С наслаждением я вдыхал утренний воздух, такой свежий по весне. Рассветало, занимался новый день».
