Но вот выступления студентов в центре столицы, в том числе прямо перед воротами у здания ЦК партии, и их «наглые» требования его взволновали. Он всегда, как мы знаем, склонялся к силовому решению такого рода конфликтов, однако Чжао, посетивший его еще 19 апреля, заверил, что все под контролем и ничего страшного не происходит. Дэн не успокоился, но решил подождать, а Чжао тем временем, 23 апреля, уехал с официальным визитом в Северную Корею, попросив Ли Пэна заменить его на посту главы Постоянного комитета и поручив своему доверенному секретарю Бао Туну отслеживать ситуацию211.
Между тем волнения в студенческих городках и в центре столицы не утихали, студенты стали даже организовываться, у них появились вожди. Более того, студенческие волнения начались и в двадцати с лишним других городах. В страшной тревоге Ли Пэн с Ян Шанкунем попросились к Дэну на прием. Патриарх принял их рано утром 25 апреля, и те передали ему сообщение первого секретаря Пекинского горкома партии Ли Симиня и мэра Чэнь Ситуна, представивших студенческие волнения в антисоциалистическом духе. В их информации, помимо прочего, говорилось, что студенты нападают лично на Дэн Сяопина. Ли Пэн считал все это проявлением «буржуазного либерализма»212.
Дэн страшно разозлился и обиделся на молодежь. В старости он стал ужасно ранимым и подозрительным, так что не только нападки, но и любую критику в свой адрес не выносил. Он с возмущением заявил: «Это не обычное студенческое движение, это бунт. Надо поднять чистое знамя, принять эффективные меры и подавить эти беспорядки. Действовать следует быстро, чтобы выиграть время… Цель этих людей — свергнуть руководство компартии и лишить страну и народ будущего… Этот бунт — хорошо спланированный заговор… Мы должны сделать все возможное, чтобы избежать кровопролития, но должны понимать, что этого, вероятно, нельзя будет полностью избежать»213.
Чжао, узнавший об этих словах, тут же выразил «полное согласие», о чем известил лично Дэна и других руководителей телеграммой из Пхеньяна214. А Ли Пэн после высочайшей аудиенции дал указание «Жэньминь жибао» опубликовать редакционную статью против студентов. В статье повторялись высказывания Дэна, правда, без указания авторства215.
Ничего хуже Ли Пэн придумать не мог. Статья буквально взорвала большую часть студенчества. Ведь, выходя на улицы, юноши и девушки руководствовались не желанием разрушить партию и социалистическую систему, а патриотическими соображениями. Они хотели помочь КПК стать подлинной партией народа и выразить чувство горечи по поводу утраты единственного руководителя, который, как им казалось, их понимал. 27 апреля в одном Пекине в демонстрации протеста приняли участие не менее пятидесяти тысяч человек — даже несмотря на то что многие из них были уверены: правительство попытается их разогнать. Некоторые студенты оставляли завещания и прощальные письма. Они готовились умереть. Ян Шанкунь получил «добро» Дэна на переброску в Пекин пятисот солдат из столичного военного округа — в помощь полиции. Студенты шли плотными рядами по улицам города, крича: «Мама! Мы не сделали ничего плохого!» Горожане поддерживали их криками, а кое-кто к ним присоединялся. Даже полицейские во многих районах выражали сочувствие.
Ветераны были в панике. Ли Сяньнянь немедленно позвонил Дэну: «Мы должны принять решение и быть готовыми арестовать сотни тысяч людей!» С ним полностью солидаризовался Ван Чжэнь216. Но Дэн медлил: через две недели в Пекин прилетал Горбачев, и ему не хотелось обагрять столичные улицы кровью. В результате студенты почувствовали себя в безопасности. Они праздновали победу и выражали готовность вновь сразиться с перетрусившей, как им казалось, властью. Через пять недель они поймут, как жестоко ошиблись.
Между тем Дэн все больше нервничал. Он понимал, что отношение к нему в обществе сильно меняется: в глазах многих, и не только молодых людей, он быстро превращается из отца-благодетеля в тирана-душителя. Он страшно расстроился, когда узнал, что Ли Пэн, отдавая распоряжение главному редактору «Жэньминь жибао» опубликовать пресловутую статью, сослался на него и даже перефразировал его выражения. Дэн предпочитал оставаться в тени и, отдавая жесткие указания, не желал тем не менее, чтобы его имя трепали в народе.
О реноме отца заботились и члены его семьи. Маомао, например, позвонила Бао Туну, секретарю Чжао Цзыяна, готовившему речь генсека на предстоявшем праздновании 70-й годовщины молодежного движения «4 мая», потребовав, чтобы он включил в речь абзац о том, как Дэн Сяопин всю жизнь заботился о молодом поколении. И Бао по согласию с Чжао Цзыяном, вернувшимся из Северной Кореи 30 апреля, это сделал217.
Но, несмотря на это, речь генсека, произнесенная 3 мая, крайне обострила ситуацию внутри партийного руководства. Хоть Чжао и говорил на исторические темы, но параллель между двумя патриотическими движениями молодежи — 1919 и 1989 годов — напрашивалась сама собой. А главное — генсек, изо всех сил пытавшийся решить проблему мирно, дал по существу совершенно иную оценку студенческим волнениям, нежели та, что была изложена в «Жэньминь жибао». Он не только ничего не сказал о борьбе с «буржуазной либерализацией», хотя Ли Пэн с Ян Шанкунем просили его об этом, но и признал, что молодежь правильно делает, что стремится к демократии и осуждает коррупцию218. Масла в огонь подлило и выступление Чжао на совещании правления международного Азиатского банка развития на следующий день. Генсек подчеркнул, что «студенты не выступают против основ нашей системы, но требуют устранить ошибки, допущенные в нашей работе»219.
Этого ему Дэн простить не мог. Ведь Чжао по существу дезавуировал его оценку движения. Возмущены были и другие ветераны, не говоря уже о Ли Пэне. 11 мая Дэн пригласил к себе в дом Ян Шанкуня и заявил, что, с его точки зрения, разговоры студентов о коррупции не более чем «дым. А их подлинная цель — свергнуть КПК и социалистическую систему». Он осудил Чжао.
Во время разговора речь зашла о шанхайском вожде Цзян Цзэмине, который за две недели до того закрыл одну местную газету за то, что она будоражила массы. Хотя это и вызвало бурный протест журналистов по всему Китаю (9 мая 1013 из них подписали петицию), Дэн передал Ян Шанкуню, что Чэнь Юнь и Ли Сяньнянь от действий Цзяна в восторге. Чувствовалось, что и он сам высоко оценивает Цзян Цзэминя за верность четырем кардинальным принципам. Ян Шанкунь полностью поддержал эту оценку, добавив, что шанхайский босс не только знает, как сбивать волны протеста, но и поразительно хорошо разбирается в марксизме: «Он [даже как-то] цитировал Маркса на английском языке!»220 В конце беседы Дэн попросил Ян Шанкуня привести к нему Чжао.
И через два дня утром явно выходивший из повиновения генсек вместе с Ян Шанкунем появился у него в доме. Дэн прежде всего хотел понять: что произошло, почему Чжао вдруг «предал» его? Ведь не далее как 25 апреля он прислал из Кореи телеграмму, выразив «полное согласие» с дэновской точкой зрения. Чжао объяснил:
— Я заметил, что ни один из лозунгов студентов не противоречит Конституции; они выступают за демократию, против коррупции. Эти требования в целом соответствуют линии партии и правительства, поэтому мы не можем просто так их отрицать. Число демонстрантов и сочувствующих огромно, это люди из разных слоев общества. Поэтому я считаю, что мы должны следить за тем, как ведет себя большинство, и выражать одобрение их взглядам, если мы хотим, чтобы всё успокоилось.
