Как видно, вернувшиеся из Москвы студенты были еще большими леваками, чем Мао и Ли Лисань. И то, что они изо всех сил клеймили «лилисаневщину», еще ничего не значило. Просто Чэнь Шаоюй, Ван Цзясян и другие «большевики» воспользовались моментом, чтобы закрепиться у власти. Подковерную борьбу с Ли Лисанем и другими «стариками» они начали вскоре после возвращения на родину (особенно активно — с лета 1930 года). Своего бывшего ректора, по заранее достигнутой с ним договоренности, они стали засыпать письмами, написанными по-русски или по-английски особым условным языком. Не авантюризм Политбюро претил им, поносить Ли Лисаня за «левизну» было тогда не в моде. Зная, чего больше всего не любят в Москве, они настойчиво обвиняли Ли в «правом» уклоне. И делали это даже тогда, когда тот выдвигал сумасшедшие проекты мировой революции! «Правое легкое все еще болит из-за отсутствия смелости и умения докторов и отсутствия хорошего лекарства в Китае, — доносил Ван Цзясян (Коммунар) Павлу Мифу за три дня до принятия Политбюро ЦК КПК ультралевацкого постановления от 11 июня «О новом революционном подъеме». — Можете ли Вы прислать какое-нибудь лекарство?» «Часть хозяев действительно заболела в правом плече», — добавлял от себя Чэнь Шаоюй. А вот их совместное письмо: «Безобразия хозяина вытекают из того, что у него больна правая часть мозга. Эта болезнь нуждается в хорошем лечении, которое очень трудно осуществить в бедном Китае. Мы надеемся, что очень скоро найдутся хороший врач и хорошее лекарство для того, чтобы оздоровить хозяина и улучшить положение ко[мпании]»60. Забавный язык, не правда ли? И все понятно без перевода.
Ту же провокационную политику Чэнь Шаоюй и другие продолжали вести и после того, как «хороший врач» (Павел Миф) провел нужную им «операцию». Очевидно, они считали, что на январском пленуме не удалось удалить всю «больную часть мозга». Именно этим и было вызвано августовское письмо.
После его получения в Центральном советском районе в середине октября Сян Ина, Жэнь Биши и Ван Цзясяна как подменили. В самом начале ноября, буквально накануне съезда советов, эти представители Временного политбюро созвали в Жуйцзине партийную конференцию. И тут началась самая настоящая вакханалия. На Мао обрушились обвинения в «узком эмпиризме», «крайне правом оппортунизме», «кулацком уклоне» и «партизанщине». По сути дела, вся работа возглавлявшегося им Бюро ЦК была перечеркнута. Мао пытался оправдываться, ссылаясь на местные условия, но все было тщетно. Большая часть участников конференции, за исключением нескольких уездных секретарей, поддержала письмо ЦК. В результате Мао был снят с поста исполняющего обязанности секретаря Бюро ЦК в советских районах, а на его место вновь назначили Сян Ина61.
Характерно, что все это было сделано за несколько дней до I съезда советов, на котором Мао должны были «избрать» председателем ЦИК КСР и Совнаркома. Телеграмму о необходимости его «избрания», согласованном, как мы знаем, с Москвой, в Епине получили в самом конце октября62, то есть за два-три дня до партийной конференции. Зачем же тогда понадобилось бить человека, которого все равно готовили в главы Китайской Советской Республики?
Объяснение может быть только одно. Шанхайским лидерам и их порученцам в южной Цзянси очень хотелось показать коммунистам: не вновь избранный председатель Мао, а секретари ЦК и Бюро ЦК будут по-прежнему руководить всем! Председатель — не более чем солдат партии, причем далеко не лучший. И партийные органы имеют право каждодневно его контролировать. Посты председателя ЦИК и Совнаркома превращались, таким образом, в номинальные. Как и в СССР, в Китайской Советской Республике партия руководила правительством.
Сразу же после съезда, 25 ноября, Мао был снят также с поста председателя ЦРВС, оставшись, правда, начальником его Главного политуправления и одним из пятнадцати членов. Главой Центрального Реввоенсовета стал Чжу Дэ. Заместителями Чжу стали Ван Цзясян и Пэн Дэхуай. Тогда же переформировали войска армии 1-го фронта — в две армейские группы (3-ю и 5-ю) и пять корпусов, которые непосредственно подчинили Центральному Реввоенсовету. Соответственно упразднили всю штаб-квартиру армии 1-го фронта, а с ней и посты генерального политкомиссара и секретаря Генерального фронтового комитета, которые до того занимал Мао63. Это был, конечно, тяжелый удар, резко ослабивший влияние Мао Цзэдуна как на партию, так и на армию.
Мао начал ощущать вокруг себя тяжелую атмосферу. Близких друзей почти не осталось, за исключением младших братьев, которые, к счастью, вместе с женами находились в Центральном советском районе. Но ни Цзэминь, ни Цзэтань не являлись членами ЦК. В самом начале мая 1928 года в Ханькоу была расстреляна Сян Цзинъюй, гордая, страстная и непокорная. А через три года, в начале августа, в Кантоне погиб ее бывший муж Цай Хэсэнь, ближайший друг Мао. Смерть его была ужасной. Палачи вначале подвергли Цая бесчеловечным пыткам, а затем распяли на стене камеры. А напоследок острым штыком несколько раз ударили в грудь. Успокоились они только тогда, когда бездыханное тело обвисло на железных гвоздях. Ровно за год до этого, в августе 29-го, в Шанхае погиб Пэн Бай.
После приезда в Жуйцзинь Чжоу Эньлая (в самом конце декабря 1931 года) ситуация только ухудшилась. Сменив Сян Ина на посту секретаря Бюро ЦК, Чжоу продолжил антимаоистскую линию. На первом же заседании Бюро ЦК 7 января он заявил, что Бюро допустило ошибки в борьбе против контрреволюционных элементов, а потому «в духе самокритики» должно признать ответственность64. Мао, присутствовавший на заседании (членом Бюро он еще оставался), ничего не возразил, хотя критика Чжоу обидела его до глубины души.
А через два дня Бо Гу и его друг Ло Фу, отвечавший во Временном политбюро за пропаганду, выпустили директиву «О завоевании победы революции первоначально в одной или нескольких провинциях». Почти полное совпадение ее названия с заглавием печально знаменитого постановления Ли Лисаня, похоже, их не смущало: развивая установки предыдущего руководства, они потребовали от Красной армии вновь атаковать Наньчан, Цзиань и другие крупные города Цзянси. Всем же сомневавшимся напомнили: «Правый оппортунизм по-прежнему является главной опасностью… Надо направить огонь против правых»65.
Это дало Чжоу повод нанести Мао новый удар. Прекрасно понимая, что горячий хунанец может не выдержать и влезть в бесперспективную для него дискуссию, новый секретарь Бюро в развитие директивы Бо Гу и Ло Фу предложил членами Бюро ЦК план штурма второго по величине города Цзянси, Ганьчжоу, расположенного между Центральным советским районом и горами Цзинган, где все еще действовали отдельные войска КПК. Взятие этой хорошо укрепленной твердыни дало бы возможность значительно расширить «красную зону», а то, что этот «крепкий орешек» был не по зубам Красной армии, ни Чжоу, ни большинство других членов Бюро, казалось, не замечали. Мао, естественно, не согласился и вновь был подвергнут критике66. Его враги могли быть довольны: «вечно неправый» оппонент «терял лицо».
Тогда Мао решил «дать бой» по вопросам международной политики. В то время внешнеполитическое положение Китая катастрофически ухудшалось. Связано это было с усилением экспансии Японии. За четыре месяца до описываемых событий, 18 сентября 1931 года, японская Квантунская армия
[62], расквартированная в Маньчжурии, на северо-востоке Китая, спровоцировала так называемый «Мукденский инцидент». Воспользовавшись взрывом на Южно-Маньчжурской железной дороге, самими же японцами и организованным, она молниеносно оккупировала крупнейший маньчжурский город Мукден (Шэньян), а также столицу провинции Цзилинь город Чанчунь. К концу осени под властью Японии оказалась вся Маньчжурия — территория с населением 30 миллионов человек. Чан Кайши, втянутый в военные действия против советов, никакого сопротивления вторжению оказать не смог, но в стране в целом развернулось широкое антияпонское движение. Стали создаваться общественные ассоциации по отпору Японии, и вновь, как и во время движения 4 мая 1919 года, начался бойкот японских товаров. Подъем патриотизма был так велик, что Мао, внимательно следивший за развитием событий, пришел в январе 1932 года к мысли о том, что для КПК было бы неплохо «сыграть» на всех этих событиях. При известных усилиях, считал он, волну народных антияпонских настроений можно было направить в античанкайшистское русло. (Чан ведь не защитил Маньчжурию, а «под этим соусом» его легко было превратить в «национального предателя».) К этой мысли его подтолкнуло неожиданно вспыхнувшее в середине декабря в цзянсийском городе Ниццу восстание 26-й гоминьдановской армии, брошенной Чан Кайши на борьбу с коммунистами. Солдаты этой армии (общим числом в 17 тысяч человек) подняли мятеж именно потому, что были крайне недовольны «соглашательской» политикой Чана в отношении Японии. Город Ниццу, расположенный всего в нескольких десятках ли к северу от Жуйцзиня, в одночасье стал «красным»67.
