— Позовите сюда маршала Чжана, и я спущусь, — сказал Чан Кайши.
— Маршала Чжана здесь нет. Войска в городе восстали; мы пришли, чтобы защитить вас.
При этих словах генералиссимус, казалось, успокоился и попросил привести ему лошадь, чтобы он мог спуститься с холма.
— Здесь нет лошадей, — ответил Сунь, — но я спущу вас вниз на своей спине.
И он опустился перед Чан Кайши на колени. Немного помедлив, генералиссимус вскарабкался на широкую спину капитана. Вынеся генералиссимуса к машине, начальник охраны Чжан Сюэляна напоследок сказал ему:
— Что было, то было. Сейчас же нужна новая политика для Китая.
— Я уверен, — произнес Чан Кайши саркастически, — что у маршала Чжана есть отличная политика для Китая.
— Это время национального кризиса, — парировал Сунь. — Мы надеемся, что генералиссимус примет требования народа.
— Я всегда готов рассмотреть требования маршала Чжана, — произнес Чан Кайши.
— Единственная неотложная задача для Китая — это борьба с Японией. Это общее требование жителей Северо-Востока. Почему вы не боретесь с Японией, а вместе этого отдаете приказ сражаться с Красной армией?
— Я никогда не говорил, что не буду сражаться с Японией, — ответил Чан Кайши с негодованием.
— Но Северо-Восточная армия требует, чтобы вы стали сражаться с Японией как можно скорее, так как их дома захвачены врагом и весь Китай страдает от этой потери.
— Я вождь китайского народа! — закричал вдруг Чан Кайши. — Я представляю нацию. Я считаю свою политику правильной, а не ошибочной.
— Если вы представляете китайский народ, — сказал Сунь, — почему же вы не сопротивляетесь Японии? Это требование всей китайской нации. Как вы можете заявлять, что представляете народ, когда вы не выполняете его требования?
— Я революционер, — поставил точку в этом споре генералиссимус. — Я всегда готов пожертвовать собой. Я никогда не менял своих взглядов; и даже если вы будете держать меня под арестом, мой дух никогда ни перед кем не преклонится223.
Чан Кайши был доставлен в Сиань, где Чжан Сюэлян, извинившись за вынужденные неудобства, вновь потребовал от него прекратить войну с коммунистами и возглавить общенациональное сопротивление Японии. Между тем были арестованы гражданский губернатор провинции Шэньси Шао Лицзы, отдавший приказ о разгоне студенческой демонстрации 9 декабря, а также более десяти сопровождавших Чан Кайши лиц224.
Весть об аресте Чан Кайши достигла штаб-квартиры КПК в Баоани утром 12 декабря. Мао Цзэдун и другие руководители КПК пришли в неописуемый восторг. Секретарь Мао коммунист Е Цзылун вспоминает: «Ранним утром 12 декабря 1936 года меня разбудил дежурный радист. Он сказал, что Чжан Сюэлян с Ян Хучэном прислали радиограмму Мао Цзэдуну из Сиани; она помечена грифом „сверхсрочная“. Радиограмма была небольшая, написанная полупростонародным языком. Я мало что понял, но запомнил два иероглифа: „бин“ [«солдат»] и „цзянь“ [«увещевать»]. Я немедленно передал радиограмму Мао Цзэдуну, который еще не ложился отдыхать. Прочитав ее, [он] радостно сказал:
— Вот оно что! Иди спать! Завтра будут хорошие новости!»225
Два иероглифа означали не что иное, как решение Чжан Сюэляна применить силу для «увещевания» Чан Кайши. Об этом Молодой маршал и сообщил Мао Цзэдуну. По словам Е Цзылуна, когда он проснулся, весь город уже находился в крайнем возбуждении. Необычайным оживлением, охватившим Баоань, был поражен и живший по соседству с ЦК КПК Отто Браун. Он заметил, что сам Мао поднялся спозаранку, что было весьма необычно: тот, как правило, работал по ночам, а потому вставал поздно. В пещере Мао Цзэдуна беспрерывно звонил полевой телефон, соединявший Мао с другими руководителями партии и правительства и командирами армии. О происшедшем в Хуацинчи Отто Брауну сообщил его телохранитель, а затем Бо Гу подтвердил сенсационную новость.
На состоявшемся митинге была принята резолюция, требовавшая народного суда над Чан Кайши как над предателем. Утром 13 декабря на заседании Политбюро ЦК КПК Мао, очень возбужденный, оценил арест Чан Кайши как революционное, антияпонское, прогрессивное событие226. «Мы были обрадованы этой неожиданной телеграммой, — вспоминает участник заседания Чжан Готао. — Некоторые из нас говорили: „Это как раз то, чего заслуживает Чан Кайши!“ Другие: „Браво, Чжан Сюэлян!“… Мао Цзэдун… хохотал, как безумный»227. Политбюро почти единодушно постановило: Чан Кайши надо судить и приговорить к смертной казни. После этого Мао лично сообщил в Коминтерн о происшедшем.
Весть о событиях в Сиани, достигшая Москвы в тот же день, 13 декабря, поразила руководителей Коминтерна не меньше, чем лидеров КПК. Димитров был на седьмом небе. «Оптимистичная, благоприятная оценка Чжан Сюэляна. Советскому Союзу надо относиться сдержанно и умело реагировать на антисоветскую кампанию в связи с событиями в Сиани», — записал он в своем дневнике228. На следующий же день он созвал совещание, чтобы обсудить китайские дела с самыми доверенными лицами. И только после этого связался со Сталиным.
То, что он услышал, поразило его. Хозяин, как обычно, был лаконичен:
— Посоветуйте им [китайским коммунистам] занять самостоятельную позицию [то есть независимую от Чжан Сюэляна], выступить против внутренней] междоусобицы, настоять на мирном разрешении конфликта, на соглашении и совместных действиях, на демократической] платформе всех партий и группировок, выступающих за целостность и независимость Китая, на основе позиции, изложенной партией в письме Гоминьдану и в интервью Мао Цзэдуна229.
Вот этого уже никто не мог ожидать! Ведь Сталин, по существу, потребовал от коммунистов освободить Чан Кайши! Как же иначе можно было разрешить конфликт мирно?
Через несколько часов, в полночь, Сталин сам неожиданно позвонил Димитрову и, не скрывая раздражения, спросил:
— Кто этот ваш Ван Мин? Провокатор? Хотел послать телеграмму убить Чан Кайши.
Ошарашенный Димитров ответил, что ничего об этом не знает.
— Я вам найду эту телеграмму! — бросил трубку Сталин230.
Никакой телеграммы он, правда, искать не стал. Скорее всего, ее просто не было, а Сталина кто-то неправильно информировал. Возможно, Сталин специально хотел напугать Димитрова, зная, что тот сам готов был отдать приказ о казни Чан Кайши. В любом случае вождь был недоволен и не скрывал раздражения.
Вскоре после Сталина позвонил Молотов:
— Утром в 3.30 в кабинете тов. Сталина. Приходите, обсудим кит[айскую] работу. Только вы и Ман[уильский], никто другой!231
О чем совещались у Сталина, неизвестно. Можно только догадываться, что хозяин выражал недовольство политической близорукостью Димитрова, Мао Цзэдуна, Ван Мина, сотрудников аппарата Коминтерна и ЦК КПК. А Молотов, разумеется, как всегда, во всем ему поддакивал. Сталин исходил из того, что арест и казнь Чан Кайши неизбежно углубили бы раскол китайского общества. А это ему все более становилось невыгодно. Ведь в ноябре 1936-го, за месяц до «Сианьского инцидента», нацистская Германия заключила с Японией антикоминтерновский пакт, направленный против Советского Союза. Так что превращение Чан Кайши в союзника стало для Сталина просто жизненно необходимым. Вместе с тем ему было известно, что собравшиеся 12-го числа на экстренные заседания Постоянный комитет ЦИК Гоминьдана и его Политический совет одновременно вынесли постановления силой подавить мятеж Чжан Сюэляна. Душой и телом преданный Чан Кайши военный министр Хэ Инцинь был уже готов отдать приказ о бомбардировке Сиани и посылке туда карательного корпуса. Пока же гоминьдановская авиация начала бомбить отдельные населенные пункты в провинции Шэньси. 13 декабря японская газета «Ници-ници» объявила, что Чжан Сюэлян «во второй половине дня 12 декабря» сформировал «независимое правительство», которое якобы заключило «оборонительно-наступательный союз с Советским Союзом».
