До встречи с Мао, в декабре 1937-го — феврале 1938 года, Карлсон инспектировал войска 8-й армии, действовавшие в японском тылу в провинции Шаньси, где беседовал с Чжу Дэ и другими людьми, близкими к Мао. Его вывод из всех этих встреч был один: «Китайская коммунистическая группа (так называемая) — не коммунистическая в том смысле, какой мы вкладываем в этот термин… Я бы назвал их группой либеральных демократов, а может быть, социал-демократов (но не нацистской породы). Они хотят равенства возможностей и честного правительства… Это не коммунизм в нашем понимании»64. Поверил ли Рузвельт своему бывшему телохранителю или нет, неизвестно, но то, что новая концепция китайской революции начала в то время обретать свои законченные черты, очевидно. Вместе с Чжу Дэ и некоторыми другими членами руководства КПК, разделявшими его взгляды, Мао начал ее эффективную пропаганду.
Обоснование этой концепции Мао продолжил в лекциях о диалектическом материализме. «На настоящем этапе в Китае, — говорил он, — задачи философии подчинены общим задачам свержения империализма и полуфеодальной системы, всестороннего развития буржуазной демократии, создания новой китайской демократической республики и подготовке перехода мирными средствами к социалистическому и коммунистическому обществу»65.
Между тем обстановка на фронтах Китая продолжала ухудшаться. 13 декабря пала столица страны Нанкин. Обезумевшие захватчики устроили в нем дикую резню. За несколько дней было убито более 300 тысяч мирных жителей, 20 тысяч женщин изнасиловано. Опьяненные кровью беззащитных жертв японские солдаты глумились над побежденными. Центральное правительство эвакуировалось в Ухань.
Туда же вскоре (17 декабря) вылетел и Ван Мин, по решению Политбюро возглавивший Чанцзянское бюро ЦК (Чанцзян — китайское название реки Янцзы). Там, в Ухани, он, по существу, создавал свой, параллельный яньаньскому, центр власти, начав осуществлять иную, более дипломатичную, нежели Мао, политику единого фронта66. Гибкий Чжоу Эньлай, с 1936 года занимавшийся как раз вопросами установления и укрепления сотрудничества с Гоминьданом, моментально переметнулся на его сторону. Поддержку Вану оказали также Кан Шэн и Чжан Готао, а также (отчасти) Бо Гу. В конце февраля — начале марта 1938 года на совещании Политбюро в Яньани члены ванминовской фракции дали открытый бой сторонникам Мао Цзэдуна, среди которых особенную активность проявляли Ло Фу и Жэнь Биши. (Последний безоговорочно поддерживал Мао с осени 1936 года, с тех пор, как вместе с войсками 2-го фронта Красной армии пришел в Северную Шэньси. Имевшие место в прошлом разногласия между ним и Мао были благополучно разрешены.) Ни одной из сторон, однако, не удалось одолеть другую. Баланс сил в руководстве партии на какое-то время оказался примерно равным.
И тогда Мао решил отправить одного из своих ближайших единомышленников в Москву доложить обстановку и запросить инструкции. Выбрал он Жэнь Биши, исходя, по-видимому, из правила «за одного битого двух небитых дают»: вечно смурной и жалующийся на здоровье Жэнь чувствовал вину перед Мао за то, что участвовал в его беспощадной травле в начале 30-х годов. 5 марта вместе со своей женой Чэнь Цунъин (она же Чжэн Сун) и сестрой погибшего Цай Хэсэня, Цай Чан (русский псевдоним — Роза Николаева), он выехал в столицу провинции Ганьсу город Ланьчжоу, а оттуда в середине марта вылетел (через Синьцзян) в Москву. Борьба Мао Цзэдуна за безраздельную власть в КПК вступила в финальную стадию.
«КИТАИЗАЦИЯ» МАРКСИЗМА И СТАЛИНИЗАЦИЯ КПК
Несмотря на амбициозность Ван Мина, Мао зря волновался. Конечно, коварный Ван умел произвести впечатление, то и дело бравируя своими московскими связями. Но все же вождем КПК до сих пор кремлевский диктатор видел отнюдь не его, а Мао Цзэдуна. Правда, отношения Мао со Сталиным не всегда развивались гладко, а во время «Сианьского инцидента» и вовсе напряглись до предела. К тому же бывший сотрудник ИККИ Ван Мин умел настолько искусно представить себя человеком Кремля, что Мао на самом деле иной раз казалось, что за его спиной маячит образ всесильного большевистского лидера, то и дело демонстрировавшего КПК, кто был хозяином. Так что, отправив своего эмиссара в Москву, Мао все-таки не мог не думать о том, какова будет реакция «великого» Сталина на внутрипартийные дела в КПК.
А Жэнь Биши тем временем развил в Москве бурную деятельность. Его миссия была деликатной. С одной стороны, он не мог открыто выступить против Ван Мина, так как не был до конца убежден, прав ли Мао в своем понимании сталинской тактики. С другой стороны, ему нужно было добиться окончательного признания Мао главным вождем КПК. Вот почему начал он действовать осторожно. Едва приехав, в середине апреля, он под псевдонимом Чэнь Линь (в русской транслитерации того времени — Чжэн Лин) представил коминтерновскому Президиуму обширные тезисы о положении в Китае. В них он постарался изобразить дело так, что с приездом «товарища Вана», передавшего инструкции Коминтерна, КПК исправила все ошибки и теперь ее ЦК, представителем которого является Мао, все делает правильно.
Никакого ответа на свои тезисы он не получил. А потому, взволновавшись, выступил в середине мая на заседании Президиума ИККИ с огромным докладом, в котором, усилив славословия в адрес Ван Мина, вновь сделал все, чтобы развеять сомнения (если таковые вообще имелись) вождей Коминтерна в Мао Цзэдуне. Он явно дал понять: Мао не меньше Ван Мина верен Москве, у него нет и не может быть проблем с единым фронтом, так что лучше уж ничего не менять в руководстве китайской компартии. Пусть уж Мао останется во главе!67
В результате его усилий Коминтерн в конце концов принял решение, нужное Мао. После консультаций Димитрова со Сталиным руководство ИККИ в середине июня заявило о «своем полном согласии с политической линией [китайской] компартии», поддержав на этот раз даже маоцзэдуновский курс на развитие партизанской борьбы в тылу японских войск и на сохранение полной политической и организационной самостоятельности компартии в едином фронте68.
Более того, оно дало «добро» на избрание Мао Цзэдуна Генеральным секретарем ЦК — вместо Ло Фу. В начале июля 1938 года Димитров передал это решение собиравшемуся на родину Ван Цзясяну, исполнявшему до тех пор обязанности главы делегации китайской компартии в Коминтерне. Жэнь Биши, остававшийся по решению Политбюро ЦК КПК в Москве преемником Ван Цзясяна, присутствовал при беседе69. Вот что сказал тогда Димитров: «Вы должны передать всем, что необходимо поддержать Мао Цзэдуна как вождя Компартии Китая. Он закален в практической борьбе. Таким людям, как Ван Мин, не надо бороться за руководство. Только сплотив КПК, можно создать [единую] веру. В Китае ключевым вопросом общенародного сопротивления Японии является единый антияпонский фронт, а ключевым вопросом единого фронта является сплочение КПК. Победа единого фронта зависит от единства партии и сплоченности [ее] руководства»70.
Вернувшись в Китай, Ван Цзясян 14 сентября на совещании Политбюро в Яньани доложил о решениях Москвы71. Участник совещания Ли Вэйхань вспоминает: «На заседании Ван Цзясян передал… точку зрения Димитрова [на самом деле это была точка зрения Сталина, Димитров только озвучил ее], который недвусмысленно указывал на то, что вождем китайского народа является Мао Цзэдун. Слова Димитрова оказали огромное влияние на присутствовавших. С тех пор наша партия лучше и яснее осознала руководящее положение Мао Цзэдуна; вопрос о едином партийном руководстве был разрешен»72.
