Конечно, Цзян Цин не била ее. Опасения были напрасны. Но особых, родственных, чувств между ней и детьми Мао от прежних браков так никогда и не возникло. «Мамой» они ее называть не хотели, и Цзян Цин не могла не чувствовать их неприязненного отношения. К сожалению, платила она им тем же. Своих неприязненных чувств к Ли Минь она не могла скрыть даже от молодой американки Роксаны Уитке, приехавшей в Пекин для того, чтобы написать биографию Цзян Цин. «Ли Минь, — сказала она ей, — совсем не стала „быстрой в действиях“». Что имела она в виду, осталось, правда, неясным219.
Мао некогда было вдаваться в нюансы семейных взаимоотношений. Он просто брал сторону Цзян Цин. Так было легче да и комфортнее. В итоге большую часть свободного времени он играл с Ли На, младшей дочерью. К детям же от двух первых жен стал относиться почти равнодушно, хотя и держал их при себе220.
В сентябре 1949 года вместе с ними он переехал, наконец, в Бэйпин, где наряду с другими членами руководства поселился в старом императорском дворцовом комплексе Чжуннаньхай («Среднее и Южное моря»), окруженном кирпичной стеной и примыкающем с запада к стенам бывшего императорского Запретного города. Разместился он в так называемом Павильоне Аромат хризантем в Саду Обильных водоемов. Вот как описывает это место Ли Минь: «Сад Обильных водоемов представлял собой традиционный квадратный дворик „сыхэюань“ с постройками по периметру и вековыми кипарисами в центре. С юга на север и с востока на запад дворик пересекали две дорожки, делящие газоны на четыре аккуратных квадрата. В этом красивом дворике было очень тихо и спокойно. Планировка „сыхэюаня“ была строго симметричной: в центре на северной стороне располагалась гостиная, а слева и справа было по комнате. Одну из них занимала Цзян Цин, а другая была выделена для отца. Комнаты на северной стороне были высокие и просторные. В папиной комнате стояли большая кровать, диван, мягкие кресла, книжные полки и письменный стол. В восточном флигеле тоже было три комнаты. Посредине гостиная, служившая нам также и столовой. В этой комнате стояла вешалка для гостей и папиной одежды. В одном конце постройки размещался кабинет, в другом — приемная. С южной стороны посредине была проходная комната, а по обеим сторонам — комнаты Коли [Аньцина] и моей сестры Ли На. В павильоне с западной стороны центральная комната имела выход на улицу, одна из крайних комнат сначала служила приемной Цзян Цин, а потом стала нашей игровой, где мы проводили свободное время и играли в пинг-понг. В комнате с другого края размещалась библиотека отца»221.
Большую часть времени Мао проводил в своей колоссальных размеров спальне. Здесь, лежа на просторной деревянной кровати, заваленной книгами, много читал, работал над документами и даже принимал членов Политбюро, в том числе своего первого заместителя Лю Шаоци, а также Чжоу Эньлая, со времени образования КНР выполнявшего обязанности премьера Государственного административного совета (высшего исполнительного органа власти). Именно отсюда, из этой комнаты, вершил он судьбами страны в годы «новой демократии» и социалистического строительства, во время страшного по своим последствиям «большого скачка», в период тяжелейшего кризиса начала 60-х — вплоть до так называемой «великой пролетарской культурной революции». В Павильоне Аромат хризантем Мао прожил до августа 1966 года, после чего переехал в другое здание, носившее название Павильон «Плавательный бассейн». (На языке спецслужб он и его семья вместе с ближайшими помощниками именовались «группа I»222.)
Именно здесь в первые месяцы новой власти он определил главное направление в развитии КНР: курс на создание сталинистского государства. И хотя в течение первых трех лет после победы революции КНР формально оставалась «новодемократической» республикой и официально не копировала сталинистскую модель экономического и политического развития, Китай поддерживал особенно дружеские отношения с Советским Союзом и его сателлитами, яростно противодействовал империализму и принимал активное участие в вооруженных столкновениях с войсками ООН в Корее во время войны 1950–1953 годов. В реальной жизни маоистский режим не был ни либеральным, ни демократическим. За фасадом «новой демократии» шло насаждение жесточайших коммунистических порядков. Цель, которую Мао ставил перед собой, была ясна: он хотел построить Китай по образу и подобию СССР. Никакого другого социализма, кроме того, который был изложен в «Кратком курсе истории ВКП(б)», он не знал, к Сталину относился как к учителю, а на Советский Союз, внушавший страх всему миру, смотрел как на образец для подражания. Вот почему и стремился к тому, чтобы насадить в стране сталинизм, прекрасно понимая, что этот общественно-политический строй означает тоталитарную власть коммунистической партии, строго централизованной и иерархичной, безграничный, общенациональный культ партийного лидера, всеохватывающий контроль за политической и интеллектуальной жизнью граждан со стороны органов общественной безопасности, огосударствление частной собственности, жесткое централизованное планирование, приоритетное развитие тяжелой промышленности и огромные расходы на национальную оборону.
Сталинизация КНР, однако, сдерживалась рядом факторов. И главным из них являлась неоднозначная политика в отношении Китая, проводившаяся в 1949–1953 годах Советским Союзом. С образованием Китайской Народной Республики сталинские опасения по поводу возникновения мощного индустриального Китая, угрожающего его гегемонии, окрепли. Еще более возросла маниакальная подозрительность Сталина в отношении Мао да и вообще китайцев. «Сталин нас подозревал, у него над нами стоял вопросительный знак»223, — вспоминал позднее Мао Цзэдун, ясно осознававший, что кремлевский диктатор не хотел позволять КПК строить социализм. По крайней мере, до тех пор, пока сам СССР не окрепнет настолько, что ему не страшны будут никакие социалистические конкуренты.
Внешне, правда, все выглядело так, будто Сталин скрупулезно следовал канонам марксизма. По его учению выходило, что протяженность пути к социализму зависела только от уровня социально-экономического развития той страны, народ которой осуществил революционный переворот. Иными словами, государства, экономически менее развитые, чем Россия, должны были пройти более длительный путь к социализму, чем тот, который прошел Советский Союз. Сам же переходный период в них должен был напоминать советский нэп (новую экономическую политику) 1920-х годов. Этой теории Сталин, казалось, придавал сверхъестественную магическую силу, несмотря на то, что сам, как мы знаем, был в высшей степени радикален во всем, что касалось строительства социализма в СССР.
С наибольшей силой эти сталинские настроения проявились во время встреч двух вождей в Москве в декабре 1949-го — феврале 1950 года, приуроченных к празднованию 70-летия «отца народов»224. Сталин, наконец, пригласил Мао Цзэдуна, великодушно разрешив ему приехать поздравить его.
Разумеется, отнесся он к визиту китайского лидера очень серьезно. Сталин вообще все, что касалось Китая, «держал в своих руках»225. Накануне приезда он вновь затребовал сведения о «пещерном марксисте». И на этот раз, по счастливой случайности, наряду с отрицательной получил и положительную информацию — от Андрея Яковлевича Орлова, врача Мао. «Его отношение к Советского Союзу очень хорошее, — доносил Орлов 10 декабря 1949 года. — Особенно хорошим оно стало в последний период Отечественной войны. Это оказало огромное влияние на всю компартию. Внешне это выразилось хотя бы в том, что в газетах, журналах и книгах резко увеличилось количество статей, посвященных Советскому Союзу, ВКП(б) и лично товарищу Сталину, его роли для Советского Союза, международного рабочего движения и особенно для Китая. Особенно высоко ценится роль СССР и лично тов. Сталина для победы китайской революции, для победы китайского народа. Сейчас все свои надежды Мао Цзэдун возлагает на СССР, на ВКП(б) и особенно на тов. Сталина».
