Из всего этого мог следовать единственный вывод, и Мао сделал его: «Некоторые говорят, что мы должны верить в то, что нравственный закон дан нам по воле Бога, и что только в этом случае ему можно будет следовать, а относиться с презрением к нему будет нельзя. Это рабская психология. Почему тебе следует подчиняться Богу, а не самому себе? Ты есть Бог. Есть ли какой-нибудь другой Бог, кроме тебя самого?»70
Сильная личность, не скованная моральными принципами и устремленная к достижению великой цели. Диктатура воли и безграничная власть. Вот какие идеалы воспринял наш китайский Раскольников, самого себя возомнивший Богом. Ему хотелось быть уже не Наполеоном, Тамерланом и Чингисханом, а новым Мессией! Поразительная интерпретация либерализма! Не свобода для всех, а право для себя!
Как видно, в формуле Декарта «я мыслю, стало быть, существую» Мао делал ударение на слове «я». До признания «классовой морали» и «классовой борьбы» ему оставался шаг. Великой личностью он себя уже ощущал. Такой, о которой сам и писал: «По-настоящему великий человек развивает свое „я“, которым одарила его Природа, совершенствуя его до предела своих возможностей. Это и делает его великим. Все посторонние факторы, оказывающие давление на его имманентное „я“ и ограничивающие его, отбрасываются мощной побудительной силой, которая заключена в его изначальном „я“… Он… решает, правильно или нет использовать эту побудительную силу. Если правильно и должно, то применяет ее; если нет, реформирует или изменяет ее с тем, чтобы ее применение стало правильным и должным. Это [решение] зависит исключительно от его собственного суждения и не подчиняется внешнему нравственному закону или тому, что называется чувством долга. Великие деяния героя суть его собственные [подвиги], выражения его побудительной силы, величественной и очищающей, опирающейся только на прецедент. Его сила подобна мощному ветру, вырывающемуся из глубокого ущелья, непреодолимому половому влечению к любовнице, силе, которая не знает преград, которую остановить невозможно. Все преграды разлетаются перед ним»71.
Толпа же, масса должна слепо следовать указаниям великого человека. В этом Мао тоже не сомневался. Ведь люди вообще, а китайцы в частности, полагал он, глупы и темны. Еще в Первой средней школе в июне 1912 года Мао Цзэдун написал небольшое эссе, где с презрением говорил о «невежестве» китайского народа, который не мог по достоинству оценить прогрессивные с точки зрения Мао деяния министра древнекитайского царства Цинь, основателя философской школы законников (легистов) Шан Яна, жившего в IV веке до н. э. «Законы Шан Яна были хорошими законами. Если мы взглянем сегодня на четыре с лишним тысячи лет, о которых существуют сведения по истории нашей страны, и на великих политических лидеров, преследовавших цель обеспечить благосостояние страны и счастье народа, разве не Шан Ян стоит одним из самых первых в этом списке? — писал Мао Цзэдун. — Как могли люди бояться его и не доверять ему… Это свидетельствует о скудоумии народа нашей страны»72. Мао ничуть не смущало, что Шан Ян был одним из самых кровавых министров древнекитайского царства, ратовавшим за установление жесточайшей диктатуры правителя и «унификацию сознания». Главным для Мао было то, что Шан Ян возвысился над толпой, сумел достичь власти, а его крутые реформы в итоге привели к усилению царства Цинь. Это сочинение настолько понравилось преподавателю, что он ознакомил с ним всех учеников.
Идея самосовершенствования, физического и духовного тренинга занимала Мао в те годы ничуть не меньше, чем героев Чернышевского. Мао Цзэдун и его одноклассники отличались от российских народовольцев-разночинцев только тем, что были ярко выраженными националистами, которые стремились спасти страну, а не простой народ. Но все же воспламеняла их та же жажда борьбы и героического самопожертвования, мучило то же болезненное самомнение. С не меньшим фанатизмом верили они в безусловный приоритет воли и разума, отрицали Бога и были убеждены, что имеют право на все. Не известно, спал ли Мао, подобно Рахметову, на гвоздях, закаляя волю, но не секрет, что он со своими друзьями на самом деле тренировал себя для будущих битв. «Мы… стали страстными физкультурниками, — говорил он Эдгару Сноу. — Во время зимних каникул мы отправлялись в пешие походы по полям, взбирались на горы, шли вдоль городских стен и пересекали водные потоки и реки. Если шел дождь, мы стаскивали рубахи и называли это дождевым душем. Если палило солнце, мы тоже раздевались и называли это солнечной ванной. Когда же дули весенние ветры, мы кричали, что это новый вид спорта — „ветряной душ“. В заморозки мы спали на голой земле и даже в ноябре купались в холодных реках. Все это называлось „закаливанием тела“»73. Во многом он и его друзья подражали профессору Ян Чанцзи, который тоже закалял себя, круглый год купаясь в ледяной воде74.
Не случайно первая опубликованная Мао статья называлась «Исследование физической культуры». Она была помещена в передовом по тем временам шанхайском журнале «Синь циннянь» («Новая молодежь») в апреле 1917 года и подписана псевдонимом: «Студент из двадцати восьми черт» (именно из стольких черт состояли три иероглифа имени автора — Мао Цзэдун). Передал ее в журнал Ян Чанцзи75. «Наша нация нуждается в силе, — писал Мао Цзэдун, — военный дух у нас не поощряется. Физическое состояние нашего народа с каждым днем ухудшается. Это крайне печальные явления… Если тела наши не будут сильны, мы задрожим при виде [вражеских] солдат. Как же мы тогда сможем достичь наших целей или оказать влияние на окружающий мир?»76 Мао предлагал читателям разработанную им самим систему физических упражнений, советуя брать пример с одного из великих хунаньцев, покорителя крестьян-тайпинов, генерала Цзэн Гофаня, который, даже будучи восьмидесятилетним стариком, закалял себя физически и духовно. Так же как и в случае с Шан Яном, Мао не заботило то, что Цзэн Гофань был жестоким тираном. Генерал Цзэн интересовал его только как выдающийся человек, достигший всего, о чем Мао мог только мечтать. Занятия спортом с точки зрения Мао должны были не только физически оздоровить нацию, но прежде всего — закалить волю людей. А «воля, — подчеркивал он в статье, — залог продвижения человека вперед»77. После чтения книги Паульсена в начале 1918 года Мао написал еще одно эссе. Называлось оно «Энергия разума». К сожалению, эта работа не сохранилась. Известно только, что профессор Ян Чанцзи был от нее в восторге, поставив Мао высшую оценку — 100 баллов78.
Желание студента Мао Цзэдуна стать сильным, волевым и целеустремленным героем, не скованным никакими моральными путами, понятно. Молодая кровь бурлила, темперамент лидера не давал спокойно сидеть на месте. Великие примеры будоражили мозг. Однако не все объяснялось только этим. Интеллектуальные люди его поколения трагически переживали униженное состояние отечества. Не только Мао Цзэдун, но и очень многие его ровесники в своих мечтах представляли себя гигантами, сокрушавшими хищные иностранные державы и местных тиранов, эксплуатировавших Китай. Как хотелось им победить горделивых англичан и американцев, пресечь произвол продажных чиновников и олигархов-милитаристов, обеспечить народу достойную жизнь! «Часто мы с преподавателями и друзьями говорили о том, как спасти родину, — вспоминает Чжан Готао, в 1914–1916 годах учившийся в средней школе города Наньчана, столицы соседней с Хунанью провинции Цзянси. — То мне казалось, что спасение — в христианстве, то — в физическом воспитании (идея, в то время новая для Китая). Все мои мысли были направлены на поиски пути спасения родины»79.
