Таким образом, высказанные Мао впервые в апреле 1956 года и развитые затем в 1957–1958 годах идеи особого, китайского, пути развития могли, как мы видели, родиться только в послесталинской атмосфере, которую создал в мировом коммунистическом движении не кто иной, как Хрущев. Тем самым именно этот советский лидер сподвигнул Мао не только на ускоренную сталинизацию, но и — против своих намерений — на окончательный отказ от советского пути развития.
Сталинская модель социалистического строительства, которая ранее вдохновляла Мао, исчерпала себя. В итоге целая эпоха сталинизации КНР, длившаяся с самого образования нового Китая в 1949 году, подошла к концу. Отныне нужно было говорить уже не о сталинизации, а о маоизации Китайской Народной Республики. В то же время нельзя забывать, что сам маоизм в сфере политики и идеологии явился не более как китайской формой сталинизма, иными словами, китайским национал-коммунизмом. И несмотря на то, что советская сталинизация КНР завершилась, влияние сталинизма как тоталитарной политической и экономической системы власти осталось в Китае неизменным.
«БОЛЬШОЙ СКАЧОК»
Всю зиму 1957/58 года Мао был в приподнятом настроении. Поездка в Москву, казалось, вселила в него новые силы. Сомнений в том, что Китай в ближайшее время станет самой передовой страной мира, у него не было. Неукротимая энергия Председателя била через край. Он мотался по стране, понукая «неторопливых», срывая гнев на «сторонниках скептически-выжидательной позиции», давая разнос «слепым подражателям Советскому Союзу». Кричал, стучал по столу, убеждал, уговаривал. Еще накануне поездки в СССР он начал писать статью, в которой призывал партию и страну «твердо следовать курсу „больше, быстрее, лучше, экономнее“». 12 декабря ее опубликовала «Жэньминь жибао».
Страстный хунаньский темперамент гнал его к заветной цели: надо было во что бы то ни стало догнать и перегнать Англию, а также другие передовые страны по основным показателям хозяйственного развития. А таковыми он почему-то считал два: сталь и зерно.
Никаких экономических знаний у него не было. Но это его не смущало. Не он один не понимал экономики. Слабо разбирались в ней и многие другие мировые лидеры, а также почти все члены китайского Политбюро. Отдавая себе в этом отчет, Председатель даже бравировал своим невежеством. «Большинство работников Политбюро, — говорил он на совещании в Наньнине, — „красные“, но „неквалифицированные“… Я самый необразованный, ни в какие члены никаких комитетов я не гожусь»217.
Ограниченность Мао, однако, многократно перекрывалась его огромным энтузиазмом, верой в собственную непогрешимость, волю и власть. «Наш метод — ставить политику на командное место, — утверждал он. — …Политика — командная сила»218. Именно так, опираясь исключительно на политические (и конечно же на военные) рычаги, действовал он всю свою жизнь в партии. И 1958 год не был в этой связи исключением. В самом начале года, в перерыве между ханчжоуским и наньнинским совещаниями, он устроил разнос своему земляку, первому секретарю Хунаньского парткома Чжоу Сяочжоу.
«— Почему Хунань не может увеличить производство сельскохозяйственной продукции? Почему хунаньские крестьяне по-прежнему собирают лишь один урожай риса в год? — спросил он, как будто бы сам не знал, что в его родной провинции большего сделать нельзя. — … Вы не учитесь у других. В этом вся причина.
— Мы изучим эту проблему, — ответил Чжоу, чуть оробев.
— Что значит „изучим“? Со своей учебой вы ничего не добьетесь. Пошел вон! — разгневался Председатель»219.
И так он действовал повсеместно. Особенно резок Мао был на совещании в Наньнине — настолько, что один из «твердолобых», бывший муж Цзян Цин, тот самый, что когда-то в Шанхае увлек ее в члены партии, от страха помешался умом. Это был крупный партийный работник, председатель технического комитета Госсовета КНР и глава первого министерства машиностроения. «Спасите меня, спасите меня», — молил он врачей и коллег, прося избавить его от бессмысленной жизни. Через месяц он умер в кантонской клинике220.
Нажим и угрозы Мао возымели действие. Не только широкие партийные кадры, но и главные оппоненты Председателя, Лю Шаоци, Чжоу Эньлай и Дэн Сяопин, поддержали «большой скачок», став его горячими пропагандистами. Именно Чжоу, кстати, предложил назвать новый курс «большим скачком», а Лю принял участие в подготовке «Шестидесяти тезисов», составив проект одного из разделов этого важнейшего документа221. Позже Дэн Сяопин вспоминал: «У товарища Мао Цзэдуна было головокружение от успехов. А у нас не кружилась голова? Товарищ Лю Шаоци, товарищ Чжоу Эньлай и я против не выступали, молчал и товарищ Чэнь Юнь. В этих вопросах надо быть справедливыми, нельзя делать вид, что виноват только один человек, а другие правы. Это не соответствует действительности. Ошибки совершал Центральный комитет, так что весь коллектив, а не один человек, несет ответственность»222.
С января 1958-го Мао стал агитировать за осуществление «перманентной революции» в стране, оговариваясь, конечно, что она не имеет ничего общего с троцкистской. На простом языке это означало, что народ должен идти вперед, к коммунизму, без малейшего продыха: через беспрерывно сменяющие друг друга революционные кампании и реформы. Иначе, полагал Мао, «человек может… покрыться плесенью»223. В воздухе запахло грозой: перманентная революция подразумевала непрерывное обострение классовой борьбы.
Погоня за призраком увлекла все партийное руководство, которое лихорадочно начало изыскивать резервы для перевыполнения планов. В центр полетели реляции о необычайном подъеме народного энтузиазма. 18 февраля на расширенном заседании Политбюро Мао при полной поддержке собравшихся объявил курс «больше, быстрее, лучше, экономнее» новой генеральной линией партии в социалистическом строительстве224. (Официально эта линия будет принята в мае, на 2-й сессии VIII съезда КПК, в следующей формулировке: «Напрягая все силы, стремясь вперед, строить социализм больше, быстрее, лучше, экономнее»225.)
Никакого конкретного плана «большого скачка» у Мао не было. Он на самом деле не знал, как увеличить производство стали и зерна, а потому на всех своих конференциях только и делал, что заклинал: «Мы можем догнать Англию за 15 лет». Ему очень хотелось этого, а потому он требовал от руководящих работников поэкспериментировать, опробовать разные способы, в том числе и самые невероятные. Он обещал, что «крепко драть» за «левизну» и «субъективизм» не будет226. Главное — сделать все, чтобы увлечь народ. Понимал он одно: у Китая есть огромное преимущество в сравнении с другими странами — гигантские ресурсы дешевой рабочей силы. И именно их надо привести в движение.
Еще осенью 1957 года, на 3-м пленуме, Мао предложил увлечь народ очередной кампанией, успех которой, по его мысли, мог существенно продвинуть вперед производство сельскохозяйственной продукции. Речь шла о борьбе против так называемых «четырех зол»: крыс, комаров, мух и воробьев, которые наносили вред не только производству зерна, но и здоровью основного производителя. Задача уничтожения этих «вредителей» была выдвинута еще в январе 1956 года в специальной «Программе развития сельского хозяйства КНР на 1956–1967 гг.», но, похоже, «ушла в песок»: никто, кроме руководителей провинции Чжэцзян, не уделял ей большого внимания227. «Я очень интересуюсь борьбой против „четырех зол“, но никто этого интереса не разделяет», — сокрушался Председатель, призывая изо всех сил «повышать гигиену»228. К этой проблеме он вернулся в начале декабря, призвав ЦК и Госсовет издать соответствующее постановление и даже сам через месяц набросал его проект. В конце концов ему удалось всех убедить в своей правоте, и в середине февраля 1958 года такое постановление было издано229.
