Шанхай был поделен на шесть основных районов. Четыре из них (Наньдао, Чжабэй, Усун, международный сеттльмент и французская концессия) находились на левом, западном, берегу Хуанпу, а один (Пудун) — на правом, восточном. («Пудун» означает «К востоку от реки Хуанпу».) «Наньдао» («Южный остров»), известный также как Наньши («Южный рынок»), включал в себя наиболее старые кварталы китайского города, возникшего еще в период Танской династии (618–906). Исторически он состоял из двух территорий: собственно города (Чэнсяна, буквально: «Город»), до начала XX века окруженного высокой стеной, и самого Наньши, представлявшего собой нечто вроде пригородной слободы. В 1920-е годы этот район располагался между южным железнодорожным вокзалом и Хуанпу. Вблизи же северного железнодорожного вокзала, на левом берегу небольшой реки Усун (или по-другому Сучжоу), притока Хуанпу, находился индустриальный, рабочий Чжабэй («Территория к северу от шлюза»). Это был молодой район, возникший в середине XIX века. К югу от Чжабэя и к северу и западу от Хуанпу тянулся международный сеттльмент, управлявшийся англичанами. Образован он был в 1863 году путем слияния двух концессий: английской, существовавшей с 1845 года, и американской, созданной в 1848 году. С юга к международному сеттльменту примыкала французская концессия, основанная в 1849 году. Таким образом, владения иностранцев перерезали левобережную часть Шанхая посередине, втискиваясь двумя широкими полосами между китайскими районами Чэнсяна — Наньши и Чжабэя. К западу от международного сеттльмента и французской концессии, в верховьях реки Сучжоу располагался еще один китайский район — Усун.
Большую часть города контролировали иностранцы. Ни в одном другом населенном пункте Китая они не владели такой обширной земельной собственностью: из 90 квадратных километров городской территории им принадлежало более 32. На территориях сеттльментов (концессий) действовали, разумеется, законы соответствующих иностранных держав, имелись свои войска и полиция. Впрочем, селиться китайцам здесь не возбранялось, и этим спешили воспользоваться как зажиточные китайские буржуа, так и оппозиционно настроенные к китайским властям интеллигенты-разночинцы. Между прочим, число китайцев в международном сеттльменте и во французской концессии в десятки раз превышало численность иностранцев
[12]. Политическая атмосфера здесь была куда либеральней, чем в целом в Китае, да и уровень жизни значительно выше. Таких магазинов, как на Нанкин-роуд, тянущейся от реки Хуанпу в глубь международного сеттльмента, не было нигде в Китае. В международном сеттльменте и во французской концессии располагались филиалы крупнейших банков Европы и США, дорогие отели и утопавшие в зелени виллы. Архитектурный ансамбль города резко контрастировал с тем, что можно было увидеть в других местах. Человек из провинции, попавший сюда, должен был испытывать сильные чувства. Особенно впечатляла набережная, вдоль которой, тесно прижавшись друг к другу, высились громады каменных небоскребов, острыми шпилями устремленные в небо. Жизнь бурлила, горела реклама, по улицам катили авто и сновали рикши, в гавани разгружались и загружалась пароходы из всех стран мира, по центральной набережной Банд (по-английски значит просто «набережная») в тени деревьев прогуливались нарядно одетые дамы в сопровождении изысканных джентльменов. На Нанкин-роуд, окрестных улицах и в переулках толпился народ. Бесчисленные магазины и рестораны, кинотеатры и казино привлекали богатую публику. Вот как вспоминает этот город Сергей Алексеевич Далин, один из секретных агентов Советской России, впервые оказавшийся в нем весной 1922 года: «Передо мной открылась панорама залитого электричеством города с многоэтажными домами и мелькающими электрическими рекламами на крышах… Асфальтовая мостовая, множество автомобилей, трамваи, сотни предлагающих свои услуги рикш, китайская музыка, звон литавр, перспектива залитой электричеством улицы, огромные электросветовые иероглифы торговых реклам — все это сразу поразило меня»143. А вот что пишет о нем американская писательница Гарриет Сержант: «В двадцатые и тридцатые годы Шанхай стал легендой… Его имя было окутано тайной, вызывая в памяти истории о приключениях и безудержной вольнице. На кораблях… его жители интриговали пассажиров рассказами о „Публичной девке Востока“. Они пугали слушателей китайскими гангстерами, описывая никогда не закрывающиеся ночные клубы и отели, в которых героин приносили по первому требованию клиента… Однако Шанхай превосходил все ожидания… Как только вы сходили на берег, неповторимый шанхайский аромат — смесь дорогих духов и чеснока — обволакивал вас… Беспризорные дети висли на вашей одежде. Американские машины гудели на вашего рикшу. Мимо, громыхая, проносились трамваи. На Банде высоко над вашей головой в небо уходили здания, принадлежавшие иностранцам. У ваших ног китайские попрошайки выставляли напоказ свои раны. Чуть дальше по улице русская женщина средних лет и несовершеннолетняя китаянка дрались из-за моряка. Китаец, толкающий тачку, полную серебряных украшений, обливал на тротуаре проклятиями изысканно одетых англичан, выходящих из клуба… Полицейский-сикх свистел на быстро пробегавших сквозь поток машин двух китайских девушек в развевавшихся на ветру халатах с разрезами до бедра. Даже ослепнув, вы узнали бы Шанхай по невероятной, почти истерической энергии этого места»144.
В Шанхае повсеместно слышна была английская, французская и даже русская речь. «Международный квартал Шанхая изобиловал белоэмигрантами, — вспоминает еще один эмиссар Кремля, Вера Владимировна Вишнякова-Акимова, побывавшая в этом городе в феврале 1926 года. — …Белогвардейцы щеголяли в царской форме. Многие лавки имели вывески на русском языке… с ятем и твердым знаком». В городе издавались русский журнал «Современные записки» и три русские газеты: «Шанхайская заря», «Слово» и «Шанхайская жизнь». Последняя субсидировалась большевиками и была откровенно левой, в то время как остальные издания придерживались резко антикоммунистической ориентации. Некоторые молодые русские служили в английской полиции международного сеттльмента, и приезжавшие в Шанхай советские граждане с удивлением глазели на рослых, стройных ребят с типично славянскими лицами, которые, маршируя в чужой форме по Нанкин-роуд, дружно горланили: «Взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать!»145
В 1925 году русских в Шанхае насчитывалось 2 тысячи 766 человек, англичан — не менее 6 тысяч, американцев — около полутора тысяч, французов — более тысячи. Всего же в городе проживало 37 тысяч 758 иностранцев различных национальностей (из них 29 тысяч 947 человек — в международном сеттльменте и 7 тысяч 811 — на территории французской концессии). Большинство составляли японцы (в 1925 году — 13 тысяч 804 человека)146, однако именно благодаря присутствию русских, англичан и французов, накладывавших печать на быт города, Шанхай производил впечатление европейской столицы. По архитектуре же международных кварталов он мало чем отличался от Нью-Йорка или Чикаго.
