Как раз в это время над созданием такой партии и работали Чэнь Дусю, Войтинский и Ли Дачжао. В мае 1920 года Чэнь и Войтинский создали так называемое Революционное бюро, в которое помимо них самих вошли еще три близких к Чэнь Дусю человека185. Бюро развернуло работу по формированию партийных кружков. 19 июля 1920 года в Шанхае состоялось собрание наиболее активных товарищей, на котором было принято решение об образовании коммунистической ячейки. Ее секретарем стал Чэнь Дусю186. 22 августа по инициативе профессора Чэня был образован Шанхайский социалистический союз молодежи, а затем аналогичные организации возникли в Пекине, Тяньцзине, Учане и некоторых других городах. В октябре произошло оформление пекинской коммунистической группы во главе с профессором Ли, а в ноябре был официально провозглашен Социалистический союз молодежи Китая.
Первых китайских коммунистов было не более двадцати человек. Студенты, молодые преподаватели и журналисты. Ни рабочих, ни крестьян не было. Самому старшему — Чэнь Дусю — шел сорок второй год, но его за «почтенный возраст» называли «Старик». Среди молодежи особенно выделялись склонные к философствованию шанхайские студенты Ши Цуньтун и Юй Сюсун, а также проживавшие в Пекине импульсивный и деловой Чжан Готао, волевой и целеустремленный Дэн Чжунся, дерзкий и решительный Чжан Тайлэй и поэтически вдохновенный Хэ Мэнсюн. Самым молодым был восемнадцатилетний студент Бэйда Лю Жэньцзин, немного владевший русским. Всех их объединяло страстное желание любыми путями и побыстрее осуществить у себя на родине то, что произошло в России. В ноябре 1920 года Чэнь стал полулегально издавать в Шанхае новый журнал «Гунчаньдан» («Коммунист»), в котором с особым упорством начал пропагандировать идею образования компартии. В журнале для рабочих, «Лаодун цзе», просто и доходчиво разъяснялись не слишком образованным людям марксистские теории капитала и прибавочной стоимости.
Необходимость в создании «группы людей, связанных воедино измом»187, понимал и Мао Цзэдун. Сомнений в важности крепко спаянной политической организации у него, как мы знаем, никогда не возникало. Но общество «Обновление народа» оставалось довольно аморфным, а Объединенный союз учащихся давно прекратил существование. Приходилось начинать заново, и Мао решил реорганизовать на большевистских принципах общество «Обновление народа». Своими мыслями он поделился с уже вступившим в большевистский кружок в Пекине Ло Чжанлуном: «Мы действительно должны создать абсолютно новую атмосферу… [А это] требует организации группы упорно работающих и решительных „людей“. И даже больше — это требует „изма“, который все разделяют. Без „изма“ нельзя создать атмосферу. Я думаю, что наше общество не должно быть просто собранием народа, связанного чувством… „Изм“ подобен знамени; только когда оно поднято, у людей появляется надежда, только тогда они знают, куда идти»188.
Мао пытался преодолеть аморфность своего общества, еще находясь в Шанхае, в мае 1920 года. Тогда в парке Баньсун, недалеко от реки Сунцзян, он созвал собрание двенадцати членов группы, находившихся в то время в городе. На встрече были выработаны новые принципы, осуществление которых должно было укрепить организацию. Но никакого «общего изма» даже не обсуждалось. Приняв решение о необходимости заниматься кропотливой работой и быть реалистами, члены общества разошлись, не забыв полюбоваться «уходящими за горизонт зеленой травой и изумрудными водами реки Сунцзян»189.
Теперь же ситуация круто менялась. «Прежде чем объединяться и для того чтобы объединиться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться» — эти знаменитые слова Ленина, сказанные им накануне раскола РСДРП190, как нельзя лучше отражали то, что приходило на ум Мао Цзэдуну. С аморфностью и всеядностью пора было кончать. Следовало вооружаться единственно правильным «измом». А в ноябре 1920 года таковым для Мао уже начинал становиться большевизм («интернациональный коммунизм», «социалистический космополитизм») с его программой мировой социалистической революции. Ведь «космополитизм, — полагал теперь Мао Цзэдун, — есть доктрина всеобщего братства, это „изм“, который нацелен на то, чтобы приносить пользу не только одному человеку, но и всем другим людям. Это как раз то, что и называется социализмом»191. В конце ноября 1920 года он в одном из писем даже восхвалял анархиста Ли Шицзэна за то, что тот организовал обучение китайских студентов во Франции: ведь именно благодаря этому китайцы (то есть Цай Хэсэнь и некоторые другие) стали изучать «космополитизм»192. Теперь он стыдился своего чересчур горячего участия в либеральных движениях за изгнание Чжан Цзинъяо и провозглашение самоуправления Хунани. «С моей точки зрения, — пытался он оправдаться, — прошлогоднее движение за изгнание Чжана и нынешнее автономистское движение не были для наших членов политическими движениями, которые мы специально инициировали… В случае с автономистским движением мы просто надеялись выработать метод (хунаньская конституция) для создания лучшей обстановки в Хунани, при которой мы могли бы осуществлять некоторую конкретную подготовительную работу. Когда вы всерьез взглянете на все это [станет ясно], что оба движения являются лишь оппортунистическими мероприятиями в ответ на создавшуюся ситуацию и никоим образом не отражают наши основные взгляды»193. Вот так вот! Кто бы мог подумать?
Не все из старых друзей согласились с Мао. Сяо Юй, вернувшийся из Франции в октябре 1920 года, не принял большевистские планы. В письме Мао Цзэдуну он с горечью заметил: «Мы считаем невозможным жертвовать частью народа в обмен на благосостояние большинства. Я выступаю за умеренную революцию, революцию, чьим оружием является образование, революцию, которая преследует цель всеобщего благосостояния народа и осуществляет реформы при посредничестве профсоюзов и кооперативов. Я не думаю, что марксистская революция русского типа справедлива. Я склоняюсь к поддержке новой революции — анархизма или антиавторитаризма в духе Прудона. Она милосерднее и постепеннее; пусть она постепенна, но зато милосердна»194.
Однако Мао Цзэдуна уже нельзя было переубедить. Он сам прошел через увлечения анархизмом и либерализмом, и ничего, кроме разочарований, это ему не принесло. Да, в принципе он еще мог согласиться с Сяо Юем в том, что «стремиться к благосостоянию всех мирными средствами» — дело хорошее, но по большому счету уже считал все эти фантазии чистой утопией. Пройдет немного времени, и он даже в принципе не сможет рассматривать эти «иллюзии»; пока же он выражал свою позицию следующим образом: «Все эти вещи — абсолютный либерализм, анархизм и даже демократия — хороши в теории, но не осуществимы на практике». Как можно надеяться на перевоспитание эксплуататоров, недоумевал он, если дело образования в современном мире находится в руках самих же капиталистов? Буржуазия владеет фабриками и банками, контролирует парламенты, армию и полицию. Где же место для коммунистов? Нет, возражал он, только «революция русского типа… является последним прибежищем, когда все остальные средства исчерпаны. Это не означает, что мы отбрасываем другие, более хорошие, методы и хотим только использовать эту террористическую тактику»195. Иными словами, пусть большевизм и не лучший выход из положения, но «милосердие» ни к чему не приведет! «С моей точки зрения, — подытоживал Мао, — русская революция и тот факт, что число радикальных коммунистов в разных странах все возрастает и становится все более крепко сплоченным, отражают лишь естественный ход событий»196.
