Последний тезис, прозвучавший в «Программе Коммунистической партии Китая», получил дальнейшее обоснование и развитие в «Решении о целях КПК». «В отношении существующих политических партий, — записано в документе, — должна быть принята позиция независимости, наступательности и недопущения их в свои ряды. В политической борьбе, в выступлениях против милитаризма и бюрократии, в требованиях свободы слова, печати и собраний мы обязаны открыто заявлять о своей классовой позиции; наша партия должна защищать интересы пролетариата и не вступать ни в какие отношения с другими партиями или группами»241.
Изоляционистской позиции придерживались члены компартии и по отношению к такой национально-революционной организации Китая, как Гоминьдан, возглавлявшейся Сунь Ятсеном. В «Манифесте» съезда подчеркивалось, что кантонское правительство Сунь Ятсена ничуть не лучше правительства северных милитаристов242 (и это несмотря на то, что одним из министров его был Чэнь Дусю!). Как видно, юные сторонники коммунизма в Китае кое в каких вопросах были даже радикальнее Ленина и Троцкого: последние, например, никогда не зарекались от какого бы то ни было сотрудничества с другими политическими силами. Но уж слишком велико, похоже, было желание китайских левых радикалов, только что официально порвавших с либерализмом, заявить о своей действительной идейной и организационной конституционализации!
От такого революционизма головы пошли кругом даже у Маринга и Никольского. Первый попытался вмешаться. Он рассказал собравшимся о своей деятельности на острове Ява, которая была связана с налаживанием сотрудничества между Социал-демократической ассоциацией Голландской Индии и туземными националистами243. Он объяснил, что демократы бывают разные, и в подтверждение своей точки зрения сослался на кардинальные решения по национальному и колониальному вопросам II конгресса Коминтерна, состоявшегося за год до того244.
Дело заключалось в том, что уже с конца ноября 1919 года Ленин, а затем и другие московские руководители начали осознавать тот факт, что распространение большевистской теории за восточными пределами Советской России наталкивалось на серьезные препятствия. Помимо узких групп левых радикалов никто на Востоке, казалось, не стремился встать под большевистские знамена. Большинство интеллигенции придерживалось националистических взглядов. Идеи национализма в отличие от абстрактного интернационализма, за которые ратовал Коминтерн, легче воспринимались массами. К лету 1920 года Ленин окончательно понял, что тактика «чистого» большевизма, нацеленного на подготовку социалистической революции, вряд ли в таких условиях могла быть на Востоке успешной. Данное обстоятельство заставило его внести определенные коррективы и в свое понимание мировой социалистической революции. Он начал воспринимать ее не только и не столько как борьбу «революционных пролетариев в каждой стране против своей буржуазии», но и как борьбу «всех угнетенных империалистами колоний и стран, всех зависимых стран против международного империализма»245. Сказанное имеет прямое отношение к тем принципам, которые определили новую коминтерновскую политику в Китае. В ее основу была положена особая теория антиколониальных революций, к формированию которой Ленин вплотную приступил летом 1920 года, накануне II конгресса Коминтерна.
Существо этой концепции сводилось к следующему: социальное освобождение трудящихся масс отсталых в промышленном отношении колониальных и полуколониальных стран Востока, основную часть населения которых составляет полупатриархальное и патриархальное крестьянство, немыслимо без предварительного свержения господства в этих странах иностранного империализма. Вследствие этого революции на Востоке, в том числе в Китае, являются не социалистическими, а национальными. В ходе этих революций местные коммунисты, вдумчиво относясь к национальным устремлениям широких масс (без чего вообще невозможно превращение коммунистических организаций восточных стран в настоящие партии), обязаны поддерживать буржуазные освободительные движения колониальных и зависимых наций. Именно в этих движениях, а не изолируя себя от них, коммунисты должны были взять на себя роль руководителей масс. Тем самым они обязаны были превратить национальные выступления в буржуазные революции нового типа, стараясь посредством пропаганды идеи советов эксплуатируемых придавать им как можно более демократический характер; там же, где только позволяли условия, они должны были немедленно делать попытки к созданию советов трудящегося народа, переводя свои страны на путь некоего «некапиталистического развития»246.
Разъясняя эту концепцию с трибуны II Всемирного конгресса Коминтерна, Ленин особое внимание обращал на временность нового курса, подчеркивая, что он носит чисто тактический характер. По его словам, выходило, что большевики, признавая национальный характер революционного движения на Востоке и поддерживая восточных национал-революционеров в их борьбе против империализма и феодальной реакции, вместе с тем будут делать все от них зависящее, чтобы при случае помочь своим коммунистическим организациям в этих странах свернуть головы этим националистам. Он утверждал, что коммунисты должны оказывать поддержку буржуазной демократии стран Востока лишь в том случае, если ее представители являются действительно национальными революционерами, не препятствующими коммунистам в воспитании и организации в наиболее революционном (фактически коммунистическом) духе крестьянства и широких масс эксплуатируемых, в поддержке их борьбы против помещиков и всяких проявлений феодализма, а также в безусловном сохранении самостоятельности пролетарского движения даже в зачаточной его форме. Ленин даже говорил о том, что, если буржуазные демократы будут чинить коммунистам препятствия в укреплении их организаций и в осознании их особых задач, задач борьбы с буржуазно-демократическими движениями внутри их наций, то в этом случае коммунисты обязаны будут бороться против реформистской буржуазии247. Иными словами, поддерживать-то мы национал-революционеров будем, но только в том случае, если они не будут мешать нам организовывать массы на борьбу против этих же самых национал-революционеров!248
Все это Маринг попытался донести до собравшихся, сделав упор на том, что политика большевиков в Китае должна быть гибкой. Однако речь Маринга не произвела никакого впечатления на делегатов. Первым сторонникам коммунизма в Китае было чрезвычайно трудно осознать необходимость одновременного постижения как теории классовой борьбы пролетариата против буржуазии, так и концепции антиимпериалистического сотрудничества. Коммунизм манил их главным образом своей революционностью, романтикой классовых битв, эгалитарными идеалами.
Не смог тогда принять концепцию Ленина и Мао Цзэдун, несмотря на то, что, по его же словам, «давно уже понял, что в этом мире самыми твердыми оказываются только те, кто проявляют исключительную мягкость». Но таково уж было свойство его натуры. Горячий шаошанец, по его же словам, был в молодые годы часто «не в состоянии следовать этой истине», которую в Китае изрек еще Лаоцзы. Я «сознательно отвергал ее, — признавался он в минуту откровения, — и поступал прямо противоположно без всякого сожаления»249.
Участники съезда были уже готовы подвести итоги, как вдруг вечером 30 июля какой-то мужчина средних лет в черном халате заглянул к ним в комнату. На вопрос, кто он такой, незнакомец пробурчал, что он ищет директора издательства господина Вана (самая распространенная в Китае фамилия, все равно что у нас Иванов). Он тут же исчез, но Маринг очень взволновался и велел всем разойтись. Остались только хозяин и его приятель, делегат от Кантона Чэнь Гунбо. Не прошло и четверти часа, как в особняк нагрянула французская полиция.
