Сообщение о событиях в Шанхае только обострило обстановку. А тут еще 15 апреля пришло известие об антикоммунистическом перевороте в Кантоне: местные генералы пошли по пути Чан Кайши! И тут же, через три дня, Чан Кайши объявил об образовании в Нанкине нового Национального правительства. Горячая хунаньская кровь Мао взыграла, как никогда. На заседаниях Земельного комитета при поддержке нескольких крайне «левых» гоминьдановцев он стал лихорадочно разрабатывать проект резолюции о разрешении аграрного вопроса. Его проект, однако, был раскритикован Ван Цзинвэем, Тань Янькаем и Хэ Цзянем, считавшими необходимым избегать «перегибов» в крестьянском движении, и огромная работа, проделанная комитетом, обернулась ничем58. Земельный комитет был вынужден констатировать: «Проблемы настолько велики и запутаны, что без [анализа] материалов о положении в различных провинциях и без учета разнообразных точек зрения решить их не представляется возможным… Фундаментальное решение аграрного вопроса — вне компетенции нашего собрания»59. Стоит ли говорить, что Мао был крайне недоволен таким заключением? «Лидеры Гоминьдана прикрывают пустыми надутыми фразами свое полное нежелание и неспособность удовлетворить требования крестьян», — резюмировал он60.
В какой-то мере тогдашние настроения Мао прозвучали в унисон с новыми установками Сталина, направленными Коминтерном в Китай через некоторое время после переворота Чан Кайши. Сталин потребовал тогда от КПК немедленной радикализации самого «левого» Гоминьдана, и китайские коммунисты должны были делать все возможное, чтобы настойчиво «толкать» ванцзинвэевцев к организации настоящего социального переворота! Особые надежды в реализации этого курса Сталин возлагал на нового представителя Коминтерна в Китае, члена ИККИ индийского коммуниста Манабендра Нат Роя (настоящее имя — Баттачария Нарендра Нат, в Китае стал известен как Ло И), которого он отправил в Китай еще в марте 1927 года. И действительно, энергичный Рой, добравшийся до Ханькоу в начале апреля61, немедленно стал предлагать радикальные идеи Бородину и лидерам КПК (ЦИК компартии переехал в Ханькоу после переворота Чан Кайши). Да, он «мог говорить, — иронически отзывался о Рое спустя много лет Мао, — …и говорил слишком много, но не предлагал никаких способов осуществления [сказанного]»62.
Понятно, что Рой тут же столкнулся с Бородиным, интуитивно понимавшим, что любая экстремистская выходка со стороны коммунистов могла отбросить и «левых» гоминьдановских генералов в антикоммунистический лагерь. Бородина поддерживал Чэнь Дусю, тоже понимавший, что попытка реализации нового курса Сталина могла в создавшейся ситуации только приблизить кровавую развязку. После 12 апреля Чэнь «никак не мог вырваться из тисков меланхолии»63. Ведь за все, что должно было неминуемо случиться с компартией, расплачиваться перед Сталиным предстояло ему. А он, может быть, лучше всех в КПК понимал, что сталинская политика в Китае, которой он должен был следовать все эти годы, была обречена на провал с самого начала. «Он всеми силами старался найти способ исправить положение, но силы его были недостаточны, а чудес не происходило», — вспоминал Чжан Готао.
В этой обстановке, через две недели после шанхайского переворота, состоялся V съезд компартии. Он открылся 27 апреля в Учане, в актовом зале 1-й начальной школы при Учанском высшем педагогическом училище, совсем недалеко от дома Мао и проходил, как большое шоу. Приветствовать коммунистов приехали лидеры «левого» Гоминьдана и Национального правительства, в том числе сам Ван Цзинвэй, а также Тань Янькай, Сюй Цянь и Сунь Кэ. Было много речей, охов и ахов. Это был на тот момент самый многочисленный съезд в истории КПК. В убранном знаменами и транспарантами зале присутствовали восемьдесят два делегата и более двадцати гостей. Собравшиеся представляли 57 тысяч 967 членов партии (во время IV съезда, в январе 1925 года, в КПК насчитывалось всего 994 человека). Рост рядов был, конечно, впечатляющим, но оглашенные на съезде данные не учитывали того, что в двух крупнейших городах — Шанхае и Кантоне — накануне съезда партийные организации КПК были почти полностью уничтожены. Так что радоваться особенно было нечему. Положение на самом-то деле было катастрофическое, и съезд ничего уже не мог с этим поделать.
После перерыва, связанного с празднованием 1 Мая, заседания были перенесены в рабочий район на окраине Ханькоу, в здание, принадлежавшее одному из местных землячеств64. Вот что вспоминал об этих заседаниях сам Мао: «Когда в Ухани… собрался V съезд, партия все еще находилась под господством Чэнь Дусю. Хотя Чан Кайши уже возглавил контрреволюцию и начал атаковать коммунистическую партию в Шанхае и Нанкине, Чэнь по-прежнему выступал за умеренность и уступки по отношению к уханьскому Гоминьдану… В то время я был очень не удовлетворен политикой партии, особенно по отношению к крестьянскому движению… Но Чэнь Дусю решительно не соглашался… В результате V съезд накануне кризиса Великой революции не смог выработать правильную аграрную программу. Я потребовал скорейшего усиления борьбы за землю, но мое выступление даже не дискутировалось, так как Центральный комитет, в котором также господствовал Чэнь Дусю, отказался поставить его на обсуждение. Съезд дезавуировал земельную проблему, определив землевладельца [дичжу] как „крестьянина, который владеет более 500 му земли“, — абсолютно неверная и не соответствующая действительности формулировка, на основе которой нельзя было развивать классовую борьбу»65.
Не все, конечно, в узком руководстве партии поддерживали впавшего в меланхолию Чэнь Дусю. Как всегда, на стороне Мао был Цюй Цюбо, распространивший во время съезда направленную против «правого оппортунизма» брошюру «Спорные вопросы китайской революции». В ней он, правда, Чэня по имени не называл, но вся работа была заострена против близкого Чэню человека, Пэн Шучжи, который как заведующий отделом пропаганды яростно отстаивал политику уступок. Горячо защищал Мао Цзэдуна и его ближайший друг Цай Хэсэнь66.
Именно при поддержке этих влиятельных членов Центрального бюро компартии Мао 7 мая, за два дня до закрытия съезда, был избран кандидатом в члены ЦК КПК (съезд тогда же принял решение изменить название высшего органа партии — с Центрального исполкома на Центральный комитет). Мао Цзэдун занял в партийной иерархии 32-е место и после съезда уже не возглавлял комитет крестьянского движения. (Последний был реорганизован в крестьянский отдел, заведующим которым назначили Тань Пиншаня.)
«Измена» Чан Кайши и кантонских генералов имела для Мао не только общественно-политическое, но и глубоко личное значение. Дело в том, что один из его братьев, Цзэминь, во время переворота 12 апреля находился как раз в Шанхае, а второй, Цзэтань, — в Кантоне. Конечно же Мао не мог о них не беспокоиться. Цзэминь работал в рабочем районе Чжабэй с ноября 1925 года, сразу после окончания кантонских курсов крестьянского движения. Он являлся заведующим отделом по изданию и распространению литературы при ЦК КПК, директором партийной типографии и книжного магазина. Жил он в Шанхае под псевдонимом Ян Цзе со второй женой, молоденькой сотрудницей своего отдела Цянь Сицзюнь. Что же касается Цзэтаня, то он в апреле 1927 года работал в крестьянском союзе Гуандуна. Был он также женат второй раз. Его первая супруга, Чжао Сяньгуй, по партийной разнарядке в октябре 1925 года уехала из Чанши на учебу в Москву, во вновь созданное Коминтерном учебное заведение для китайских революционеров, Университет трудящихся Китая имени Сунь Ятсена67. Вместе с ней тогда в «Красную Мекку» отправились еще 118 молодых китайских коммунистов и гоминьдановцев, в том числе сын Чан Кайши от первого брака шестнадцатилетний Цзян Цзинго. Цзэтань же в те дни находился уже в Кантоне, и не в его характере было терпеть одиночество. Летом 1926 года по его вызову из Чанши к нему в Кантон вместе с матерью приехала его близкая знакомая по Социалистическому союзу молодежи, круглолицая шестнадцатилетняя Чжоу Вэньнань, которую младший брат Мао заприметил еще за год до отъезда жены в Москву. Через несколько месяцев они поженились. (В то время революционная молодежь не придавала значения таким архаичным понятиям, как официальный развод, так что с отъездом супруги Цзэтань чувствовал себя совершенно свободным.) Через полгода после свадьбы его новая пассия вступила в комсомол, а вскоре и в КПК. В апреле 1927 года она была на пятом месяце беременности.
