На немедленной организации вооруженных восстаний настаивал и сам Коминтерн. Правда, речь в его директивах шла пока не о чисто коммунистических выступлениях, а о необходимости «поднять массы левого Гоминьдана против верхов». «Только в том случае, если революционизирование Гоминьдана окажется на практике безнадежным делом, — подчеркивала Москва, — и если эта неудача совпадет с новым серьезным подъемом революции», только тогда надо «строить советы»89. Иными словами, требовалось восставать против «предателя» Ван Цзинвэя под лозунгами «левого» Гоминьдана!
Любому здравомыслящему человеку подобные установки должны были бы показаться абсурдными, но руководство ЦК КПК вынуждено было принять и их. Ведь катастрофическое поражение, понесенное партией, не привело к ее высвобождению из-под влияния Сталина. Напротив, ослабевшая КПК не только не приобрела самостоятельность, но и оказалась еще более привязанной к Москве. Ситуация усугублялась тем, что Сталин возложил основную ответственность за поражение на руководство Компартии Китая. «В ЦК [КПК] нет ни одной марксистской головы, способной понять подоплеку (социальную подоплеку) происходящих событий», — заявил он в письме своим сотоварищам Молотову и Бухарину в начале июля 1927 года, добавив, что раз уж сложился такой ЦК, то от него требовалось только одно — выполнять директивы ИККИ. Он даже размышлял одно время о том, чтобы дополнить КПК специальной системой «партсоветников при ЦК ККП [КПК], при отделах ЦК, при областных организациях в каждой провинции, при отделах этих облорганизаций, при комсомоле, при крестотделе ЦК, при военотделе ЦК, при ЦО, при федерации профсоюзов Китая». С точки зрения Сталина, на том этапе эти «няньки» были необходимы «ввиду слабости, бесформенности, политической аморфности и неквалифицированности нынешнего ЦК [Компартии Китая]»90.
Еще в конце июня на смену Рою Сталин направил в Китай своего вернейшего человека — грузина по фамилии Ломинадзе91. А затем потребовал «вычистить из Китая» не только Роя, но и потерявшего его доверие Бородина (тот покинул Ухань вместе с группой советских советников в самом конце июля). Какое-то время из старых кадров в Ухани оставался только Блюхер (Зой Всеволодович Галин), вплоть до второй половины августа выполнявший наряду с Ломинадзе функции представителя Коминтерна при ЦК китайской компартии. Именно через Блюхера в этот критический момент Москва снабжала своих китайских подопечных деньгами; обязанности «финансиста» перешли к Ломинадзе только в конце августа, после отъезда Блюхера92.
В Ханькоу новый эмиссар Сталина прибыл 23 июля и уже вечером того же дня провел беседу с Цюй Цюбо и Чжан Готао — «самую неприятную из всех, какие я помню», — утверждал много лет спустя Чжан.
Виссарион Виссарионович Ломинадзе (Бесо или Ломи, как называли его друзья) был человеком жестким. Он участвовал в революционном движении с пятнадцати лет. Профессиональный революционер, организатор большевистского подполья в Кутаиси (его родном городе), Тифлисе и Баку, он поражал всех, кто его знал, презрением к смерти — своей или чужой, все равно. В марте 1921 года вместе с другими делегатами X съезда РКП(б) он жесточайшим образом расправился с моряками, принимавшими участие в печально знаменитом Кронштадтском мятеже. Очень рано вошел в круг людей, близких к Сталину, и при его поддержке уже в 1921 году (в возрасте двадцати четырех лет!) стал секретарем ЦК КП(б) Грузии. С 1925 года являлся членом ЦК большевистской партии и одним из руководителей Исполкома Коммунистического интернационала молодежи (ИККИМ) — молодежной коминтерновской организации, а в 1926 году входил в состав Президиума ИККИ. Иными словами, это был человек, уже вкусивший в свои неполные тридцать лет бюрократической власти, развращающая сила которой не могла не оказать на него глубокого влияния. «Он походил на пижона послеоктябрьского периода, а вел себя, как царский ревизор», — вспоминал Чжан Готао. Высокий, под два метра ростом, очень массивный, с густыми черными волосами, Ломинадзе производил впечатление сильного человека, несмотря на то, что часто моргал — то ли от близорукости, то ли по какой-то другой причине. Кому-то из добрых московских знакомых он напоминал Пьера Безухова93, но лидерам КПК это сравнение вряд ли бы показалось уместным: чиновничьи замашки Ломинадзе и его привычка повелевать сразу же настроили их против него. Никаких восточных политесов Николай (он же Вернер — под такими именами он работал в Китае) не признавал, а потому сразу же обрушил на Цюя и Чжана поток беспочвенных обвинений. «Прежде всего Ломинадзе заявил, что он полномочный представитель Коминтерна, посланный сюда для исправления многочисленных ошибок, допущенных в прошлом работниками Коминтерна и ЦК КПК в ходе китайской революции, — пишет Чжан Готао. — После этого, не спрашивая нас о положении дел, сразу же заявил, что ЦК КПК совершил серьезную ошибку правооппортунистического толка и нарушил директивы Коминтерна… На мой вопрос, какие именно ошибки совершил ЦК КПК, он ответил следующим образом: „Самое существенное то, что ЦК КПК отказался от попыток добиться руководства китайской революцией со стороны пролетариата… ЦК КПК находился под контролем… мелкобуржуазных интеллигентов, у которых не хватало классовой сознательности и революционной твердости… Длительное время правильные директивы Коминтерна извращались в оппортунистическом духе. Коминтерн не может далее полагаться на этих колеблющихся интеллигентов и должен смело выдвинуть нескольких стойких товарищей из рабочих для руководства КПК, образовав из них большинство ЦК КПК“»94. Ломинадзе потребовал созвать в ближайшее время чрезвычайную партийную конференцию для реорганизации руководства партии.
Стоит ли говорить, что речь посланца Москвы привела Цюй Цюбо и Чжан Готао в негодование? Но что они могли сделать? Коминтерновская дисциплина связывала их по рукам и ногам, да и деньги Москвы, как мы знаем, были им в тот момент крайне необходимы. Более того, для восстаний, которые они задумали, требовалось и советское вооружение, а как раз в то время Политбюро ЦК ВКП(б) действительно приняло решение оказать КПК помощь «из расчета снабжения примерно одного корпуса». Для этой цели оно выделяло 15 тысяч винтовок, 10 миллионов патронов, 30 пулеметов и четыре горных орудия при двух тысячах снарядов, всего на сумму один миллион сто тысяч рублей. Оружие планировалось перебросить через Владивосток в один из портов Китая, который коммунисты должны были захватить в результате вооруженных восстаний95. В итоге Цюй и Чжан вынуждены были проглотить обиду.
В тот же вечер в ЦК было получено письмо из Хунани, от местного провинциального комитета. Обстановка в провинции продолжала ухудшаться, несмотря на попытки секретаря парткома, старого приятеля Мао по обществу «Обновление народа» И Лижуна, как-то ее стабилизировать. «После отъезда секретаря Мао Цзэдуна… ситуация во всех отделах провинциального комитета создалась критическая, — писали члены парткома, — надеемся [только] на возвращение Мао Цзэдуна»96. Но Цюй Цюбо не хотел отъезда Мао именно в это, критическое для себя, время. На предстоявшей партийной конференции поддержка со стороны «горячего хунаньца» была ему крайне необходима. Мао был нужен ему и как авторитет в крестьянском вопросе. В конце июля — начале августа в ЦК лихорадочно разрабатывали планы вооруженных крестьянских выступлений, и Мао конечно же принимал в этом участие. Речь шла о том, чтобы поднять бедных крестьян на аграрную революцию против дичжу непосредственно в период сбора осеннего урожая, когда арендаторы теоретически были обязаны рассчитываться с землевладельцами. Коммунисты хотели соблазнить бедняков простой воровской идеей: не платить по долгам!
