Цюй Цюбо мог быть доволен. Руководство удалось реорганизовать легко: Чэня окончательно устранили и никакой открытой оппозиции представителю ИККИ не проявилось. Большинство коммунистов привыкли подчиняться Москве. Правда, многие все же не могли преодолеть, казалось бы, врожденного пиетета перед Чэнь Дусю, так что критику основателя партии со стороны Ломинадзе принимали чисто формально. Но по большому счету — какая разница? Сам Цюй поздними вечерами втайне от Ломинадзе посещал «Старика», советуясь с ним, как лучше сделать то или другое107.
Вскоре после совещания Цюй встретился с Мао для того, чтобы обсудить дальнейшие планы. Он хотел, чтобы тот вместе с ним переехал в Шанхай и работал в ЦК. Дело в том, что по решению ИККИ именно рабочий Шанхай вновь должен был стать штаб-квартирой партии: в Москве по-прежнему исходили из классической марксистской концепции о «всемирно-исторической роли» рабочего класса. Мао, однако, вновь попросил отправить его в Хунань. «Не хочу я уезжать в большой город и жить там в высоком отеле, — сказал он с улыбкой, — лучше уж поеду в деревню, залезу на гору и подружусь с лесными братьями»108. По словам Чжан Готао, Мао тем самым «продемонстрировал свой боевой дух». Ведь работа в Хунани была сопряжена с «громадным риском», и большинство руководящих деятелей ЦК не горели желанием ехать в эту провинцию109. 9 августа, на первом заседании Временного политбюро, вопрос о назначении Мао был, наконец, решен. Цюй посылал его в Хунань специальным представителем ЦК для организации «восстания осеннего урожая». Основное выступление планировалось на юге Хунани, в связи с чем вновь был организован особый комитет южной Хунани, и Мао опять возглавил его. Наряду с ним в Чаншу выезжал вновь назначенный Цюем секретарь хунаньской партийной организации, кандидат в члены Временного политбюро Пэн Гунда, энергичный и решительный молодой человек. Он снискал известность тем, что сразу же после кровавого переворота Сюй Кэсяна 21 мая предлагал Чэнь Дусю план наступления на столицу Хунани силами 300 тысяч вооруженных крестьян.
Прибыв в Чаншу 12 августа, Мао нашел положение ужасающим. Искоренением коммунизма Сюй Кэсян занимался всерьез. Местная парторганизация была почти полностью уничтожена. Из трех тысяч членов партии в живых осталось не более ста110. «Есть только один способ общения с коммунистами, — скажет Сюй спустя много лет, вспоминая о прошлом, — действовать надо жестко. Сила — единственное, что они понимают и чего действительно боятся»111. Времени на переживания, однако, у Мао Цзэдуна не было. Требовалось выполнять решения партийного руководства, которые были конкретны: «Начать восстания с целью осуществления аграрной революции и свержения реакционного режима»112. Действовать он должен был в тесном контакте с новым советским консулом в Чанше и местным представителем Коминтерна Владимиром Николаевичем Кучумовым (псевдоним — Майер, китайцы называли его Ма Кэфу), прибывшим в Китай из Москвы вместе с Ломинадзе113.
Сразу же по приезде, вечером 12-го числа, Мао втайне от всех встретился с бывшим секретарем парткома И Лижуном. Того тогда били все, кому не лень, поскольку он одним из немногих в партии осмеливался открыто обвинять Коминтерн в том, что у того не хватило смелости признать свои «оппортунистические» ошибки в Китае114. Особенно зол на него был, естественно, Ломинадзе. Но для Мао это не было поводом, чтобы рвать отношения со старым приятелем. Они договорились в ближайшее время собрать заседание провинциального комитета (еще перед отъездом из Учана Мао и Пэн Гунда запланировали это заседание на 15-е). После этого Мао выехал в Баньцан, где после возвращения из Учана жили его жена и дети. По каким-то причинам он задержался там дольше, чем мог позволить себе. И только 16-го или 17-го засобирался обратно в Чаншу. Члены парткома, тщетно ждавшие его в городе, вынуждены были в конце концов провести заседание без него — 16 августа.
В Чаншу Мао вернулся с женой, сыновьями и старой няней своих детей, которая повсеместно следовала за Кайхуэй. Отпускать его одного на этот раз «Зорюшка» не хотела. Как чувствовала, что им недолго уж оставалось быть вместе! Так и приехали в город все впятером. Остановились в старом доме отца Кайхуэй, который все в округе уважительно называли «домом Яна из Баньцана»115.
Сразу же после приезда, 18 августа, Мао созвал новое заседание провинциального партийного комитета. На нем он выступил с программной речью, определив основные направления работы по организации восстания. Вновь, как и на совещании 7 августа, он заявил, что главным лозунгом КПК должна стать полная конфискация земли. «В вопросе о конфискации мы должны определить цели, — заявил он. — В Китае крупных дичжу немного, но есть много мелких дичжу. Если мы конфискуем землю только крупных дичжу, то мы затронем лишь малое количество дичжу, и размер конфискованной земли будет небольшой. Тяга бедных крестьян к земле очень велика. Но если мы конфискуем землю только крупных дичжу, мы не сможем удовлетворить требования крестьян. Если мы хотим завоевать на нашу сторону все крестьянство, мы должны конфисковать землю всех дичжу и распределить ее среди крестьян»116. На этом заседании он, правда, в отличие от того, что говорил ранее, ничего не сказал о необходимости конфискации и земель крестьян-собственников. Но это отнюдь не свидетельствовало о пересмотре им своей позиции. Уже на следующий день в письме в ЦК КПК он настаивал: «Хунаньские крестьяне определенно хотят полного решения земельного вопроса… Я предлагаю… конфисковать всю землю, включая землю мелких дичжу и крестьян-собственников, с передачей всей земли в общее владение. Пусть крестьянские союзы честно распределят ее среди всех тех в деревне, кто хочет земли в соответствии с двумя критериями: „рабочей силы“ и „потребления“ (иными словами, исходя из фактического количества потребляемой каждым двором еды с учетом числа взрослых членов и детей в каждой семье)»117.
Разве не поразительно, что он с такой настойчивостью гнул свою линию? Казалось, его ничто не смущало. Ведь он прекрасно знал, что большинство крестьян и так любимых им люмпенов никакой земли не требовали (первые, как мы знаем, мечтали лишь о снижении налогов и арендной платы, вторые стремились к дележу чужого имущества). Весь материал «Доклада об обследовании крестьянского движения в провинции Хунань», написанный им самим же, говорил об этом! Неужели он ставил вопрос о «черном переделе земли» только для того, чтобы удовлетворить часть особенно нуждавшихся пауперов, беднейших арендаторов и членов неимущих кланов хакка? Возможно и так: этих людей в китайской деревне тоже хватало: ведь, как мы помним, одних хакка насчитывалось более 30 миллионов! Но главное все же заключалось в другом. К 1927 году Мао окончательно сформировался как личность. За годы, проведенные в партии, он приобрел привычки руководящего работника. И, как многие «вожди», привыкшие повелевать, уже абсолютно не сомневался в том, что имел право решать судьбы всех, над кем стоял. Мао был совершенно убежден, что знает лучше любого крестьянина, что тому надо. Вот почему спустя всего несколько дней после того, как идея тотальной конфискации земли была раскритикована Ломинадзе, он вернулся к ней, на этот раз в присутствии хунаньского представителя Коминтерна Кучумова-Майера. Уже тогда он был уверен, что в Китае давно наступил свой октябрь 1917 года118. А потому, считал он, ни о каких «поблажках» «помещикам» и «буржуям» и говорить не приходилось.
