Вместе с Мао ушла в поход и Хэ Цзычжэнь. Расставаться было опасно: печальный опыт Кайхуэй говорил за себя. Позже, правда, Цзычжэнь в частных беседах с подругой будет утверждать, что якобы безуспешно пыталась остаться в Цзингане, так как давно уже чувствовала, что Мао «ее не стоил». По ее словам, Мао просто приказал своим охранникам взять ее с собой «любой ценой»; она же всю дорогу безутешно рыдала168. Вряд ли все это соответствовало действительности. Ведь рассказывала она об этом подруге уже после того, как они с Мао расстались (их разрыв произойдет в 1937 году). В январе же 1929-го она была на пятом месяце беременности. И в таком положении ей, конечно, не было резона бросать мужа.
«ИЗ ИСКРЫ МОЖЕТ РАЗГОРЕТЬСЯ ПОЖАР»
Пока Мао и Чжу Дэ проводили аграрную революцию в горах Цзинган, в Китае власть Чан Кайши постепенно стабилизировалась. В середине 1928 года завершился Северный поход, в результате чего страна наконец объединилась под властью Гоминьдана. Пекин, занятый войсками Янь Сишаня, союзника Чан Кайши, 20 июня переименовали в Бэйпин («Северное спокойствие»). За несколько дней до того глава пекинского правительства и хозяин Маньчжурии маршал Чжан Цзолинь был убит японцами, недовольными его пассивностью в войне с Гоминьданом. Новым губернатором Маньчжурии стал его наследник, двадцатисемилетний Чжан Сюэлян, формально признавший верховную власть Чан Кайши. Столицей Китайской Республики был провозглашен Нанкин. Китай был поделен на 28 провинций и две территории (Внутреннюю Монголию и Тибет). Одновременно было объявлено об окончании с 1 января 1929 года периода военного правления, и на шесть лет провозглашался новый этап — так называемой политической опеки. Иными словами, устанавливалась открытая диктатура Гоминьдана над государством и обществом — по типу существовавшей в СССР диктатуры ВКП(б). Все это делалось в соответствии с программой постепенного, трехступенчатого, перехода к подлинной демократии (военное правление, политическая опека, демократия), идея которой принадлежала покойному Сунь Ятсену.
Основные цели революции 1925–1927 годов были, таким образом, достигнуты, по крайней мере формально. Милитаристская раздробленность ликвидирована, в стране образовалось общекитайское правительство. Правда, время от времени милитаристские войны между кланами олигархов продолжались. Так, в феврале — апреле 1929 года весь Южный Китай оказался втянут в войну между Чан Кайши и группировкой гуансийских милитаристов. После этого началась война между Чан Кайши и знакомым нам Фэн Юйсяном, командующим Националистической армией. И только ценой колоссального напряжения сил генералу Чану удалось одержать победу во всех этих вооруженных конфликтах.
Вместе с тем Китай по-прежнему оставался зависимым от иностранных держав как в политическом, так и в экономическом отношениях. Неравные договоры, в том числе права экстерриториальности, не были ликвидированы, хотя в 1928–1930 годах большинство ведущих стран мира и подписали с Нанкином соглашения о предоставлении Китаю таможенной независимости.
Серьезные изменения происходили в международном коммунистическом движении да и в самой КПК. В феврале 1928 года в Москве состоялся очередной, 9-й расширенный пленум ИККИ, который признал спад революционной волны в Китае и высказался против авантюристической политики восстаний, за переход к «кропотливой работе по завоеванию масс» на сторону китайской компартии. Через несколько месяцев после этого, в июне — июле 1928 года, был созван VI съезд КПК. В связи с «белым» террором в Китае заседания его также проходили в СССР — в селе Первомайское Нарофоминского района Московской области. На съезд с соблюдением всех правил конспирации прибыли 118 делегатов (84 — с решающим голосом и 34 — с совещательным). Их выезд из Китая обеспечивала Анна Лазаревна Разумова, та самая, на квартире которой в Ханькоу 7 августа 1927 года состоялось эпохальное чрезвычайное совещание ЦК КПК. Среди них были знакомые нам лица: Цюй Цюбо, Чжоу Эньлай, Ли Лисань, Чжан Готао и Цай Хэсэнь.
Общую численность партии на тот момент никто достоверно не знал: по решению ноябрьского (1927 г.) расширенного совещания Временного политбюро на местах была отменена система партбилетов и списков партийного состава. Примерную численность КПК оценивали в 40–50 тысяч человек, что, конечно, не соответствовало действительности169. В обслуживании съезда участвовали китайские студенты советских учебных заведений. От ИККИ форум курировал второй человек в ВКП(б) и Советском государстве Николай Иванович Бухарин, являвшийся в то время по совместительству одним из руководителей Коминтерна. Что же касается Мао, то он, разумеется, не присутствовал, так как вел в то время войну с «контрреволюционным» крестьянством в горах Цзинган.
Съезд выказал солидарность с 9-м пленумом ИККИ, осудившим «путчизм» (а что еще он мог сделать?). Вся политика восстаний, проводившаяся КПК с конца 1927 года, была оценена как «ошибочная». При этом, естественно, вина за порочный курс была возложена на лидера партии Цюй Цюбо. Сталин и Коминтерн вновь оказались ни при чем! Делегаты съезда под диктовку Бухарина приняли решение, что текущий этап китайской революции по-прежнему является «буржуазно-демократическим», несмотря на «измену» национальной буржуазии революционному движению. Имелось в виду, что в отсталом, «полуфеодальном» Китае нельзя осуществлять чисто коммунистическую политику (национализировать заводы и фабрики, ликвидировать мелкую буржуазию и зажиточное крестьянство, «заострять борьбу» против «кулака» и т. п.).
Как видно, Бухарин, а вслед за ним и лидеры КПК стремились продемонстрировать преданность историческому материализму, действительно утверждавшему, что степень готовности той или иной страны к коммунистическим реформам определяется уровнем ее социально-экономического развития. Удивительно только, что они напрочь забывали при этом, как незадолго до смерти Ленин сам полностью опроверг такое (вообще-то правильное) истолкование марксизма. Вот что писал вождь Октябрьской революции в конце 1922 года: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный „уровень культуры“, ибо он различен в каждом из западноевропейских [добавим, что и в восточноазиатских тоже] государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы… Для создания социализма, говорите вы, требуется цивилизованность. Очень хорошо. Ну, а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму? В каких книжках прочитали вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны?»170 Интересная мысль, не правда ли?
Еще более удивительно, что таких же, как Бухарин, воззрений придерживались тогда все руководители большевистской партии и Коминтерна, в том числе Сталин. Казалось, что, проповедуя классический марксизм, они фанатично следовали своего рода сакраментальному религиозному ритуалу, который не имел ничего общего с их собственной практической деятельностью. Ведь сами они вслед за Лениным были в высшей степени радикальными во всем, что касалось осуществления революции и социалистического строительства в СССР. Россия-то тоже ни по каким стандартам ни к какой социалистической революции не подходила! Похоже, они просто считали: «То, что можно нам, большевикам, не положено китайским коммунистам».
