Забегая вперед можно сказать, что, к сожалению, через несколько месяцев после ухода Мао из района Цзинган Юань Вэньцай все-таки каким-то образом разыскал оригиналы этих двух резолюций. Он зачитал самые важные пункты неграмотному Ван Цзо и сказал: «Как бы мы ни были верны им, они нам не поверят». Ван Цзо просто вскипел: сбылись его худшие опасения! В феврале 1930 года оба бандита, закрепившиеся в городке Юнсинь, к северу от Цыпина, выступили против находившихся в Цзингане отрядов Пэн Дэхуая. В ответ Пэн послал против них часть своих войск. Юань и Ван встретили их на понтонном мосту недалеко от города. Бой был коротким. Бандиты оказались разбиты. Юань и Ван попытались уйти в горы. Но им не повезло. Один из них был убит на мосту, а другой прыгнул с него в воду и утонул. Спастись удалось лишь немногим более 20 человек179. Несколько сот было взято в плен. Таков был печальный итог взаимоотношений цзинганских лесных разбойников с предавшими их коммунистами. По поверьям хакка, их души и духи (а в каждом человеке — три души и семь духов) не должны были найти успокоение. Ведь оба, Юань и Ван, умерли неестественной смертью. А небо таких не принимает!180
В 1936 году в беседе с Эдгаром Сноу Мао вспомнит о них с презрением: «Когда их оставили одних в Цзинганшане, они вернулись к своим бандитским привычкам. После этого их убили крестьяне [!], к тому времени организовавшиеся и советизировавшиеся, которые могли уже постоять за себя»181. Видно, внутри у Мао все-таки скребли кошки. Иначе зачем надо было сваливать вину за убийство бывших друзей на других?
Кстати, спустя много лет, в начале 1950-х, уже в КНР Юань Вэньцай и Ван Цзо чудесным образом оказались реабилитированы и причислены к лику революционных героев. Разумеется, без Мао здесь не обошлось. По-видимому, он все же не мог забыть, что был обязан им многим. 29 мая 1965 года, вновь посетив горы Цзинган, Мао встретился с вдовой Юань Вэньцая, Се Мэйсян, и одной из вдов Ван Цзо (у того одновременно было три жены) — Ло Сяоин. Во время встречи он заявил: «Юань Вэньцай и Ван Цзо внесли вклад в победу китайской революции». После этого китайские историки стали писать, что Юань и Ван погибли в результате «предательского заговора»182. Пишут они в том же духе до сих пор.
Покидая Цзинган, Мао, однако, не мог себе и представить, что всего через год Юаня и Вана постигнет такая участь. Расстались они тепло, по-хорошему.
Войска Мао и Чжу продвигались на юг довольно быстро. Уже через две недели, 1 февраля, они вышли в горный район Лофучжан, расположенный в самом сердце «страны хакка», на пересечении границ трех провинций — Фуцзянь, Гуандун и Цзянси. Места здесь были бедные. Жившие впроголодь арендаторы составляли свыше 70 процентов населения183. Оставаться в этих краях значило обрекать себя на невыносимое существование. Тем более по пятам бойцов Красной армии шли солдаты противника. Пытаясь оторваться от них, войска Мао и Чжу повернули резко на север, потом — на восток, затем — снова на юг. Короче говоря, стали блуждать по уездам южной Цзянси и западной Фуцзяни, нападать на мелкие города и поселки, грабить коренных жителей и жечь их дома. Новой долговременной опорной базы создавать они не стали, как бы оправдывая название, данное им на VI съезде Чжоу Эньлаем, — «летучие армии»184. Везде, куда они приходили, красноармейцы (а среди них почти половина являлась членами партии) призывали бродячий люд и бедных арендаторов захватывать и делить чужую землю, не платить долги и арендную плату, организовывать партизанские отряды. Они хватали всех, кого считали «реакционерами», издевались над ними, водили по деревням в дурацких колпаках, а то и просто безжалостно убивали. Тела же убитых врагов — в целях устрашения и воспитания населения — выставляли на всеобщее обозрение, следуя бандитским обычаям.
Точно так же действовали и другие коммунисты — в провинциях Аньхой, Хубэй, Гуанси и Гуандун. В партии отчетливо наблюдалась «тенденция», выражавшаяся в лозунге: «Чтобы перетянуть крестьян [то есть беднейшую часть деревни] на нашу сторону, нам надо побольше убивать джентри [шэньши]». Многие в своей деятельности исходили из принципа: «только убийства и только поджоги», так что уничтожение «эксплуататорских элементов» и «поджоги городов» превратились в своего рода «мобилизационный призыв»185. Современник писал: «Начиная от „Красных бровей“ и „Желтых тюрбанов“ (великие крестьянские восстания в начале нашей эры), на протяжении столетий Китай не раз горел пожаром грозных крестьянских восстаний. И то восстание, что, как огонь в степи, разгорается сейчас по китайским провинциям-странам, все еще несет с собою много от традиционных китайских жакерий»186.
Не обращая внимания на резолюции VI съезда, Мао и Чжу под предлогом искоренения «реакционеров» заостряли борьбу против мелкой буржуазии, кулачества и купцов. При этом действовали они в какой-то странной изуверской манере, прикрывая свой бандитизм красивыми фразами. «Красная армия — это армия, которая стремится к благополучию рабочих и крестьян, — писали Чжу Дэ и Мао в одном из воззваний к населению захваченного ими торгового города. — Изо всех сил она защищает и купечество. Она следует строжайшей дисциплине и ни на кого не покушается. В связи с теперешней нехваткой продовольствия мы письменно обращаемся к вам с просьбой: будьте так добры, соберите для нас пять тысяч больших иностранных долларов для выплаты жалованья солдатам, семь тысяч пар соломенных сандалий, семь тысяч пар носков и триста штук белого холста. [Нам нужно еще] 200 носильщиков. Это дело срочное, и все должно быть доставлено к нам, в штаб-квартиру, к восьми часам вечера. Мы надеемся, что вы сделаете то, что мы просим, без всяких задержек. Если же вы не ответите на наши просьбы, это будет доказательством того, что купцы города Нинду сотрудничают с реакционерами, стараясь навредить Красной армии. В этом случае мы будем вынуждены сжечь все реакционные торговые лавки Нинду с тем, чтобы пресечь ваше предательство. Не говорите, что мы вас не предупредили заранее»187. Как и прежде, для пополнения казны коммунисты широко торговали опиумом188.
Во время одного из походов, в западной Фуцзяни, в конце мая 1929 года Хэ Цзычжэнь родила девочку. В то время Красная армия временно находилась в городке Лунъянь, задерживаться в котором не было никакой возможности. Противник стремительно приближался, и надо было срочно покидать это место. Времени у Мао хватило только на то, чтобы дать имя новорожденной — Цзиньхуа («Золотой цветок»). А через полчаса после родов по требованию мужа Хэ Цзычжэнь передала ребенка в крестьянскую семью, оставив хозяевам пятнадцать юаней. По ее собственным словам, она при этом даже не заплакала189. Переживала ли она? Скорее всего, да, но, будучи человеком жестким, умела скрывать свои чувства. Только вскоре поменяла в своем имени «Цзычжэнь» («Дорожить собой») иероглиф «цзы» («собой») на другой, хотя и произносящийся почти одинаково (менялся только тон), но означающий слово «ребенок». С тех пор ее имя стало звучать по-новому: «Дорожить ребенком».
«Мы заберем ее к себе после победы революции», — сказал Мао жене, понимая, наверное, что девятнадцатилетней женщине, только что ставшей матерью, совсем нелегко было бросить дитя. Однако выполнить обещание он не сможет. Их дочь так и останется без родительского тепла: ни Мао, ни Хэ Цзычжэнь никогда ее не найдут.
