В том же письме Ли Лисаню Мао впервые за последние месяцы заговорил и о своем бывшем учителе и вожде Чэнь Дусю. Но отозвался о нем на этот раз резко отрицательно: «Действия Дусю поистине возмутительны. К нам прибыли документы Центрального комитета, разоблачающие его, и мы сделаем их доступными всем»208. Чем же разжалованный «Старик» мог опять провиниться? С сентября 1927 года он жил в Шанхае, на территории международного сеттльмента, и лидеры партии по-прежнему тайно навещали его, консультируясь по тем или иным вопросам. Правда, под давлением Москвы они вынуждены были продолжать против него ожесточенную кампанию в коммунистической прессе, но таковы были правила игры. Много раз Сталин звал Чэня в Москву, но тот ехать отказывался: быть козлом отпущения для Кремля не желал. Кроме того, его многое не устраивало в новой политике ИККИ. Он не одобрял восстаний и считал, что буржуазный режим в Китае стабилизировался. Своим бывшим ученикам, возглавлявшим компартию, Чэнь твердил, что Гоминьдан завоевал поддержку большинства населения, а потому не следует биться головой об стену, надо признать временное поражение. Резко негативно относился он и к развитию партизанской борьбы в деревне силами Красной армии, прямо называя войска Чжу — Мао «люмпен-пролетарскими». «Что говорит по этому вопросу марксизм? — спрашивал он навещавших его Сян Чжунфа и Чжоу Эньлая. — Город должен управлять деревней или деревня — городом?» «Согласно теории, — вздыхал Чжоу, — конечно, город»209. А что еще мог он ответить? Реальность, однако, опровергала все догмы.
Раздражала Чэня и несправедливая критика в его адрес в партийной печати. Китайцы, как мы знаем, вообще особо чувствительны к унижению, а тут приходилось терпеть поношение чуть ли не каждый день. В конце концов нервы у Чэня не выдержали и он пошел на конфликт. Поводом к обострению отношений послужили события в Маньчжурии в мае 1929 года, когда китайские власти захватили находившуюся под советским управлением Китайско-Восточную железную дорогу. Под нажимом Сталина новые руководители КПК целиком поддержали СССР, выступив даже за его вооруженную защиту, после чего в июле — августе Чэнь подверг их слепую просоветскую ориентацию решительной критике. Вот этого-то Сталин не мог ему простить ни за что.
Дело в том, что после революции 1925–1927 годов, разочаровавшись в способности КПК коммунизировать Китай, Кремль начал целенаправленно превращать ее в обыкновенного исполнителя своей гегемонистской политики, ориентированной на Россию. Именно тогда его национал-коммунистические идеи стали обретать законченные формы. В отличие от тех большевиков, которые еще стояли на интернационалистских позициях, Сталин и его единомышленники рассматривали коммунистическое движение в Китае только как средство усиления роли СССР в мире. Правда, Сталин так и не осуществил в полной мере свой план организации системы «нянек» для КПК, однако контроль за тем, что происходило в партии, не только не пожелал ослабить, но и усиливал его изо дня в день. И в этой связи неожиданные события на КВЖД явились для коммунистов Китая как бы тестом на благонадежность. Ведь Сталин не мог не понимать, что безоговорочная защита СССР может окончательно подорвать влияние КПК в массах, в целом настроенных националистически. Но судьба собственно китайской компартии его уже не сильно заботила: партия отныне нужна была ему главным образом как инструмент в его глобальной политике.
И в этой связи выступление Чэнь Дусю было для него особенно опасно: ведь все еще пользовавшийся авторитетом «Старик» открыто осуждал подчинение политики своей партии государственным интересам СССР! Сталин потребовал его наказать, и ЦК КПК усилил атаку на бывшего лидера.
С тем чтобы противодействовать натиску новых партийных вождей, осенью 1929 года Чэнь и часть старых кадров, остававшихся ему верными, образовали особую фракцию. Однако добились они только того, что 15 ноября 1929 года после нескольких предупреждений о необходимости соблюдать дисциплину Чэня и четверых его ближайших соратников (в том числе знакомого нам Пэн Шучжи) исключили из партии. (Резолюция о их исключении была утверждена Президиумом ИККИ 30 декабря 1929 года и формально вступила в силу через полгода.) Ряд же других фракционеров был лишен членства в партии месяц спустя210.
Между тем Чэнь Дусю через некоторых своих соратников, поддерживавших связи с китайскими троцкистами, познакомился с отдельными антисталинскими работами Троцкого. Он был приятно удивлен, узнав, что Троцкий, в отличие от других лидеров ИККИ, в ходе революции 1925–1927 годов неизменно выступал за действительно подлинную политическую и организационную независимость КПК. 10 декабря 1929 года Чэнь опубликовал открытое письмо ко всем членам китайской компартии, в котором обвинил Коминтерн в роковых ошибках в Китае. В конце концов в начале 1930 года он организовал собственную группу вне КПК — так называемую Коммунистическую левую оппозицию, а в марте стал издавать протроцкистский журнал «Учаньчжэ» («Пролетарий»). Вместе с единомышленниками он продолжал критиковать руководство Коминтерна и КПК.
Так пути основателя партии и его учеников, в том числе когда-то влюбленного в него Мао Цзэдуна, разошлись навсегда. Троцкизм в глазах Сталина был худшей разновидностью антисоветизма.
Мао осудил Чэнь Дусю легко. Уже давно они ничем не были связаны, да и их борьба по крестьянскому вопросу в последние месяцы революции 1925–1927 годов не забывалась. К тому же ему на этот раз очень хотелось поддержать позицию ЦК. Ведь наряду с документами о разоблачении Чэнь Дусю он получил и долгожданное решение Центрального комитета, в котором именно его позиция, а отнюдь не точка зрения Чжу Дэ, была признана правильной. Все эти бумаги привез с собой вернувшийся из Шанхая Чэнь И. Он и Чжу стали просить Мао вернуться, но гордость и обида не позволяли тому принять приглашение сразу. Только спустя месяц переговоров он наконец покинул свою горную хижину. И вновь возглавил фронтовой комитет, теперь уже сконцентрировав в своих руках почти безграничную власть. Его противники были повержены, и он мог либо сурово наказать их, либо проявить милосердие. И в том и в другом случае он действовал бы как мудрый правитель.
На этот раз он решил не углублять разногласий: Чжу Дэ опять стал послушным, весь корпус подчинялся Мао, а впереди их всех ждали немалые испытания. С местью можно было и обождать. 28 ноября 1929 года он доложил в Шанхай: «Объединить партийную организацию 4-го корпуса под руководством Центрального комитета не составляет никакой проблемы… Единственная проблема заключается в слишком низком теоретическом уровне членов партии, [а потому] нам надо срочно заняться воспитательной работой»211. В декабре 1929 года в Гутяне, на западе Фуцзяни, он собрал корпусную партийную конференцию, на которой, хотя и подверг критике «узко военные взгляды» своих оппонентов, в то же время наметил пути выхода из кризиса212. «Лечить болезнь, чтобы спасти больного» — так он позже назовет апробированный в западной Фуцзяни метод.
Было все это в чисто китайском духе. «Уничтожить оппонента — не значит доказать его вину, — гласит китайская мудрость. — Надо заставить его „потерять лицо“. И если враг переживет позор, с ним тогда можно делать все, что угодно. Ведь только ты будешь решать, вернуть ему „лицо“ или нет. Это и называется дать человеку исправиться». Вряд ли Ленин и Сталин сочли бы такую философию приемлемой для коммуниста, но для китайца это был наиболее искусный способ борьбы с противниками. Конечно, Мао не всегда так действовал. Ведь он был не только китаец, но и член коммунистической партии. И как таковой не мог, разумеется, не признавать «справедливости» большевистских методов кровавой расправы. Но применял эти методы в основном (и это мы видели) только к тем, кого действительно считал «классовыми врагами», не подлежащими исправлению. Или к тем, кого, с его точки зрения, нельзя было использовать даже и «без лица».
