– Я потеряла своего друга. – Кажется, в крике я успела сорвать голос. – Берт… он считает меня предателем, – почему-то считаю нужным пояснить Электо. – Он уже решил, что я предатель… но это он предал нашу дружбу…
– Ничего не понимаю. – Электо хмурится. – Ты… позволишь взглянуть?
Не знаю, что она имеет в виду, но сейчас мне все равно, поэтому я киваю.
– Ладно… – нерешительно говорит она, и голограмма становится ярче. Вокруг ее фигуры появляются какие-то таблицы, строки кода, которые через мгновение сменяются бесконечным перечнем видеофайлов; затем все исчезает, и перед Электо остается только одна голограммная плоскость, на которой в ускоренной перемотке отображается запись с камеры наблюдения в зале посещений на уровне Справедливости… и как только она ее нашла? – Все равно ничего не понимаю, – озабоченно добавляет она, когда запись исчезает.
– Ты… ты слышала наш разговор? – обмерев от страха, спрашиваю я.
– Не бойся. – Электо успокаивающе улыбается. – Кроме меня, его больше никто не услышит. Вам удалось подключиться лишь к видеоряду системы наблюдения.
– Помоги мне, – шепчу я, умоляя. – Пожалуйста, Электо… Ты ведь только что смогла достать запись из системы наблюдения – может, и с хранилищем файлов зала Ускорения получится сделать то же самое?
Я должна увидеть это своими глазами, может, тогда я смогу хоть что-то понять…
Но Электо качает головой, вновь говоря, что вне системы зал Ускорения для нее недоступен, и я вновь утыкаюсь лбом в руки, сложенные на коленях. Как мне теперь быть, как жить дальше после того, что я узнала о себе? Для начала как мне набраться сил, чтобы выйти отсюда и вернуться на уровень Корпуса, к своему отряду?
Кто я, если не Арника?
– Не думаю, что Берт тебя предал, – вновь заговаривает Электо. – Кажется, он предает кого-то другого, но точно не тебя.
– Предал, – бормочу я. – Он предал нашу дружбу. Это… вопрос доверия. – Я поднимаю голову. – Он не пришел ко мне, не спросил напрямую… Вместо этого он провел целое расследование – и явился ко мне лишь для того, чтобы озвучить результаты и обвинить во лжи.
– Такое чувство, будто вместо его слов ты слышала что-то совсем другое, – так же тихо бормочет Электо, и я взрываюсь:
– Он думал, что я лгунья! Берт был дорог мне настолько, что я рисковала собой, лишь бы он был в безопасности, – а он подумал, что я враг, который лишь притворялся другом! И он не просто допустил мысль о том, что я могу быть врагом, – нет, он уже успел принять эту мысль и сжиться с нею! Как он мог? После всего, через что мы прошли вместе, как он мог поверить не мне, а каким-то проклятым файлам?!
– Но он сообщил о них тебе, а не своей матери, – невозмутимо замечает Электо. – И он сказал, что любит тебя, – а ты даже и не услышала.
Я качаю головой.
– Я бы ни за что не позволила себе сомневаться в нем. – Я заставляю свой голос звучать твердо. – Никогда. Какими бы вескими ни были доказательства против Берта – я бы начала с разговора.
– Ты и меня не слышишь, – с печальным вздохом заключает девушка.
– Не думаю, что ты можешь понять, – сухо говорю я. – Ты не поймешь, насколько это больно.
– Потому что я – всего лишь машина, верно? – На лице Электо проступает язвительная усмешка, которая заставляет осознать, как прозвучали мои слова. – Вот что меня всегда удивляло в людях – это то, какими эгоистами вас делает боль. Тебе больно, и ты замыкаешься в себе, отказывая в праве на боль всем остальным; ты думаешь, что только твоя боль уникальна и непостижима. Действительно, что я могу знать о боли? – Она пожимает плечами. – Я заботилась о тысячах, миллионах жизней, сопровождая их на каждом шагу, проходя вместе с ними через каждое мгновение существования, от рождения до смерти – и ты спрашиваешь себя, что я могу знать о человеческой боли?! – Она срывается на крик. – Я знаю о ней все!
Электо резко выдыхает, явно собираясь сказать что-то еще, но внезапно застывает с приоткрытым ртом, и на какое-то мгновение мне даже кажется, что ее голограф завис.
– Не может быть… – шепчет она, попятившись. – Я ведь… я делаю то же самое. – Девушка поднимает на меня растерянный взгляд. – То же самое, в чем обвиняю тебя – позволяю себе считать, что никакая боль не сравнится с той, что испытала я в момент гибели Терраполиса, – говорит она с расстановкой. – Прости меня, – Электо выпрямляется, а на ее лицо возвращается спокойное выражение, – я не должна была так говорить.
Я уже открываю рот, чтобы тоже извиниться, но Электо не позволяет мне этого сделать.
– Послезавтра, – решительно выпаливает она, – я сделаю все, чтобы помочь тебе найти правду, которую ты ищешь. – Электо печально улыбается. – Но боюсь, что я не смогу сделать это в одиночку. Там, куда я отправлюсь, мне понадобится друг.
* * *
В оранжерее «поздняя осень» – почти все деревья уже избавились от листвы, обратившись ветвистыми скелетами, и лишь в самом дальнем уголке виднеется небольшой рядок карликовых вечнозеленых.
Оказавшись на берегу искусственного озера, я разуваюсь и сажусь, протягивая ноги вперед, погружая их в воду. Вода прохладная, но не ледяная – озеро подогревается вне зависимости от сезона.
– Потому что оно создавалось с расчетом на то, что в нем будут плавать декоративные рыбки, – говорит сидящий рядом со мной Гаспар.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я, всматриваясь в водную гладь.
Гаспар хмыкает.
– Ты зачитала вслух информационную карточку об оранжерее, когда впервые привела сюда свою группу силентов.
Точно. Я уже и забыла об этом…
– Почему ты здесь? – Я поворачиваюсь к Гаспару; он пожимает плечами, с задумчивостью глядя куда-то вдаль.
– Странный вопрос. – Он переводит взгляд на меня. – Я всегда буду здесь, – тихо говорит он. – Я всегда буду частью тебя, и ты это знаешь… – он хмурится, – или же нет?
На Гаспаре надета форма Корпуса, боевая форма курсанта, точно такая же, как и у меня, – с вышитым серебристыми нитями оскалом гепарда. Это странно… и не только это.
– Почему… почему ты говоришь моим голосом? – спрашиваю я, и Гаспар широко улыбается.
– А почему ты смотришь моими глазами? – со смешком интересуется он, и я вдруг понимаю, что смотрю на себя, не на Гаспара. Моя точная копия тянется к моему лицу, касаясь ладонью щеки, – и я просыпаюсь в своей постели, все еще чувствуя холод этого прикосновения.
Снов я не видела уже очень давно.
Второй сон оказывается кошмаром; он заканчивается моим прыжком с балкона Просвета и падением с кровати в реальности.
Пропустив завтрак, с большим трудом я заставляю себя подняться с постели к обеду. Вести себя так, будто бы ничего не произошло, оказывается сложнее, чем я думала. Знание, которое нашло меня в зале посещений на уровне Справедливости, вернуло шум в моей голове, сделав его еще более едким и колючим, чем прежде.
