- Но у них, конечно, есть проводник? - спросил тот.
И Леннан теперь сумел выдавить из себя:
- Да, сэр.
- Стормер, я полагаю, имеет солидный опыт, - и, повернувшись к даме, которую молодые члены компании называли "Madre", добавил: - Для меня главная прелесть восхождений - это свобода от людей, удаленность.
"Madre" юных ханжей отозвалась, устремив на Леннана взгляд полузакрытых глаз:
- На мой вкус, это скорее недостаток. Я люблю общество мне подобных.
На что господин с бородкой возразил приглушенным голоском:
- А! Опасное признание - ведь мы в гостинице!
И они продолжали беседовать между собою, но о чем, Леннан уже не понимал, весь охваченный внезапным острым чувством страха. Правда, перед этими "надутыми англичанами", столь глубоко презиравшими все вульгарные человеческие чувства, он не отважился дать волю своей тревоге; и так они относились к нему пренебрежительно из-за того обморока. Только немного спустя он осознал, что все вокруг него со вкусом рассуждают об одном: что бы это могло произойти со Стормерами? Спуск там ужасный, и траверс весьма опасен. Надутый господин с воротничком, который у него, однако, на сей раз не был помят, заявил, что, по его мнению, женщинам вообще нечего делать в горах. Женщины-альпинистки - это одно из плачевнейших знамений теперешнего времени. Мамаша надутых юнцов тут же ему возразила: фактически это может получаться плохо, но теоретически она не видит причин, почему бы женщинам и не заниматься альпинизмом. Один американец, очутившийся поблизости, поверг их всех в смятение, заметив, что горные восхождения, должно быть, расширяют женский кругозор. Леннан бросился на крыльцо. Луна только что взошла на юге, и прямо под нею высилась та самая гора. И перед его глазами замелькали видения, одно страшнее другого! Вот она лежит мертвая, а вот он сам героически спускается по отвесному склону на узкий уступ и подымает ее на руки, замерзшую, но еще живую. Даже это лучше, чем не знать, где она и что с ней. Из гостиницы выходили люди погулять при луне и с любопытством посматривали на его осунувшееся, застывшее лицо. Его спрашивали, как он думает, не случилось ли с ними что-нибудь, но он отвечал: "Да нет, что вы". Скоро на розыски отправится спасательная партия. Когда же? Он должен, он непременно хочет принять в ней участие. Уж теперь-то его никто не остановит. И внезапно ему пришла мысль: "Это все из-за меня, из-за того, что я целый день пробыл там наверху и болтал с той девушкой. Из-за того, что я не думал о ней!"
Потом он услышал позади себя шум: по коридору, войдя через боковые двери, шли они - она впереди, с рюкзаком, с альпенштоком, улыбающаяся, довольная. Безотчетно он отпрянул от двери и спрятался за каким-то деревом." Прошли. Ее загорелое лицо с глубоко посаженными глазами было такое ликующее, усталое, счастливое. Отчего-то это показалось ему непереносимо, и когда они прошли, он сбежал украдкой в лес, бросился там ничком в глубокой тени и лежал, давясь сухим комком рыдании, который все подкатывал и подкатывал к горлу.
IX
Весь следующий день он был счастлив; чуть не до вечера пролежал он у ее ног под сенью той же самой рощи, что и тогда, блаженно глядя в небо сквозь ветви лиственниц. Это было чудесно. И вокруг никого, только одна природа, живая, деятельная, великая!
Вчера, возвращаясь в долину из приюта, он заметил одну вершину, которая очень похожа на фигуру женщины, закутанной в покрывало, - грандиознейшая статуя на земле; а спустишься пониже, и это уже не женщина, а мужчина с бородой, рукой загородивший глаза. Видела она эту вершину? А замечала ли она, что в лунном свете или на восходе солнца все горы становятся похожи на зверей? Больше всего в жизни ему хочется создавать изображения зверей и всяких тварей, которые... в которых заключен... в которых живет... дух Природы; чтобы стоило только поглядеть на них, и испытаешь то же радостное, приятное чувство, как если смотришь на деревья, на животных, на эти скалы и даже на некоторых людей, - но только не на "надутых англичан".
Так он окончательно решился посвятить себя искусству?
О да, разумеется!
Значит, ему хочется уехать из Оксфорда?
Нет, нет! Только когда-нибудь все же придется, конечно.
Она сказала:
- Некоторые остаются.
И он поспешил добавить:
- Я ни за что не хочу уезжать из Оксфорда, пока там вы!
И услышал, как она вздохнула:
- Еще захотите... Ну-ка помогите мне встать!
И они вернулись в гостиницу.
Она вошла внутрь, а он остался на террасе, и как только она скрылась за дверью, его вновь охватило гнетущее чувство. Рядом чей-то голос произнес:
- Ну, друг Леннан, что у вас: тоска зеленая или розовые мечты?
Поблизости в одном из тех плетеных кресел с высокой спинкой, которые надежно отгораживают сидящего от внешнего мира, полулежал его профессор, чуть откинув набок голову и составив концами пальцы обеих рук. Точно идол восседающий! И этот человек поднимался вчера на такую гору!
- Глядите бодрее! Вы еще успеете сломать себе шею! Помню, в вашем возрасте меня глубоко возмущало, когда мне не давали рисковать чужой жизнью.
Леннан еле выговорил:
- Об этом я как-то не... не подумал. Но, по-моему, если миссис Стормер могла пойти, я тоже мог.
- Ага! При всем нашем восхищении, мы тем не менее не можем допустить... когда доходит до дела, не правда ли?
Юноша горячо встал на ее защиту:
- Вовсе нет! Я считаю, что миссис Стормер ничуть не хуже любого мужчины, только... только...
- Только чуть похуже вас, а?
- В тысячу раз лучше, сэр!
Стормер улыбнулся. Ох, уж эта ирония!
- Леннан, - сказал он, - остерегайтесь гипербол.
- Я знаю, конечно, что в настоящие альпинисты не гожусь, - снова вспыхнул юноша. - Но только, по-моему, там, где ей позволяют рисковать жизнью, мне тоже должны позволить!
- Хорошо! Это мне понравилось. - Сейчас в его голосе не звучало и намека на иронию, и молодой человек даже смутился.
- Вы молоды, друг Леннан, - продолжал Стормер. - Как вы думаете, в каком возрасте к мужчине приходит благоразумие? И не мешает вам помнить женщинам сия главнейшая сторона храбрости {Здесь Стормер перефразирует реплику Фальстафа (Шекспир, "Король Генрих IV", ч. I): "Главное в храбрости - это благоразумие".} вообще не присуща.
- По-моему, женщины - прекраснейшие в мире созданья! - выпалил юноша.
- Дай вам бог подольше придерживаться такого мнения! - Профессор поднялся и саркастически разглядывал собственные колени. - Стали ноги затекать! - заметил он. - Оповестите меня, когда измените свои взгляды.
- Этого не будет никогда, сэр!
