«Луций Катилина, – пишет Саллюстий, – человек знатного происхождения, отличался большой силой духа и тела, но злым и дурным нравом. С юных лет ему были по сердцу междоусобные войны и грабежи, убийства, гражданские смуты, и в них он провел свою молодость… После единовластия Суллы его охватило неистовое желание встать во главе государства…»
Катилина действительно происходил из древнего рода, ведущего свое начало со времен все того же легендарного Энея – предок Катилины Сергест был его соратником. Он родился в сто шестом году, то есть был старше Цезаря на шесть лет. Говоря о том, что Катилина провел свою молодость в «гражданских смутах», Саллюстий ставит ему это в упрек, но тогда шло противоборство Мария и Суллы, так что волей-неволей приходилось жить в такое время. Правда, он не гнушался исполнять выносимые Суллой смертные приговоры, то есть был палачом, и это уже много говорит о его страстях и характере. Саллюстий обвиняет Катилину во всех смертных грехах: совращении девственных весталок, жестоких убийствах, развращении молодых людей, которых он подкупал проститутками, мужеложеством, дорогими подарками, в том, что он окружал себя готовым на всякое преступление отребьем и так далее. Он приписывает организацию заговоров с тем же Пизоном и Крассом ему же, а не Цезарю. Оно, впрочем, и понятно: книга вышла уже после смерти Цезаря, и верный цезарианец Саллюстий стремился сдуть пылинки с обожествленного императора и затушевать его участие в заговорах.
Саллюстию вторит и Цицерон, обвиняя Катилину в том, что тот жил с собственной сестрой, убил родного брата, клеймит его как пособника «убийц, подделывателей завещаний, мошенников, кутил, мотов, гетер, совратителей молодежи, развратников и отщепенцев». И в то же время в другом месте мы читаем: «…Его манил разврат, но порой увлекали настойчивость и труд. Его увлекали пороки сладострастия; у него было также сильное стремление к воинским подвигам. И я думаю, что на земле никогда не было такого чудовища, сочетающего в себе столь противоположные и различные и борющиеся друг с другом природные стремления и страсти…»
Так вот, по Цицерону, Катилина, хоть и чудовище, но с вполне понятными человеческими страстями. И это ближе к истине.
Итак, шестьдесят пятый год, когда Цезарь становится курульным эдилом. Эта должность – нечто вроде нынешнего градоначальника. В его обязанности входило соблюдать город в чистоте, заботиться о порядке, а также проводить за свой счет всевозможные празднества и игры, в том числе и гладиаторские бои.
«В должности эдила, – пишет Светоний, – он украсил не только комиций и форум базиликами, но даже на Капитолии выстроил временные портики, чтобы показать часть убранства от своей щедрости. Игры и травли он устраивал как совместно с товарищем по должности, так и самостоятельно, потому что даже общие их траты приносили славу ему одному».
Плутарх дополняет: «Назначенный смотрителем Аппиевой дороги, он издержал много собственных денег, затем, будучи эдилом, выставил триста двадцать пар гладиаторов, а пышными издержками на театры, церемонии и обеды затмил всех своих предшественников».
Что касается дороги, то тут он попал, что называется, в «десятку»: все римляне по ней ездили, поэтому ее улучшение дало Цезарю в полном смысле всенародную признательность.
А относительно гладиаторов Плиний сообщает, что убранство на них было из серебра, что тогда было в диковинку и поражало падких до зрелищ римлян блеском в самом прямом смысле слова.
На наш взгляд, это было не мотовством и не щедростью, а целенаправленным подкупом избирателей. «Народ, – пишет Плутарх, – стал настолько расположен к нему, что каждый выискивал новые должности и почести, которыми можно было вознаградить Цезаря».
Разумеется, подобная расточительность весьма быстро истощила его карманы, и ему приходилось брать в долг, причем суммы немалые – его кредиты составляли двадцать четыре миллиона сестерциев. Кто и почему ссужал его деньгами? Ведь наверняка не только обаяние Цезаря служило залогом его кредиторам. Ему охотно давал в долг тот же Красс, которому Цезарь был нужен как поддержка в борьбе за власть с Помпеем, он отлично видел, какими темпами растет популярность Цезаря и каким опытным политиком он становится.
Оба они, Красс и Цезарь, видели в экспрессивном бесстрашном Катилине тарана, способного пробить первую брешь в крепости, поэтому, оставаясь в тени, поддерживали его.
Надо сказать, что первоначальные намерения Катилины ничем от прочих людей его круга не отличались. Он хотел после претуры в шестьдесят восьмом году и наместничества в Африке добиваться консульского звания, однако был привлечен к суду за лихоимство, и его кандидатура была снята с выборов. Вот после этого-то Катилина и стал посягать на устои государства. Однако попытки схватить власть, как мы уже рассказывали, в шестьдесят шестом и следующих годах вместе с Крассом и Цезарем провалились, поэтому после того как Катилина был судом оправдан, он вновь выдвинул свою кандидатуру на шестьдесят третий год. Но господа сенаторы вовсе не хотели видеть во главе государства такого сумасброда, поэтому всячески противодействовали. Катон даже предлагал вновь отдать под суд Катилину, на что тот якобы ответил: «…если мне будут угрожать, то я потушу пламя не водой, а развалинами».
На выборах он выдвинул самый популистский лозунг: отмена всех старых долгов. Вот это было попадание в яблочко! У кого в Риме не было долгов, кто не содержал богатых домов и дорогих куртизанок и не развлекался в театрах и на бегах за счет денег прижимистых кредиторов? Особенно бурно приветствовала это погрязшая в долгах золотая молодежь, основной оплот Катилины, а также разорившиеся ветераны Суллы, городской плебс и крестьяне.
Оптиматы сделали все возможное, чтобы неукротимый Катилина с его дерзкими лозунгами не прошел в консулы. Они предпочли протащить вместо него адвоката и оратора Цицерона, человека в их среде нового, – он не принадлежал к высшему сословию патрициев, а происходил из всаднической семьи. Но в данном случае интересы обоих сословий совпадали, если иметь в виду выдвинутый Катилиной лозунг.
О Цицероне уместно здесь сказать несколько слов. Он родился третьего января сто шестого года в расположенной неподалеку от города Арпина усадьбе своего отца. А этот город был родиной и Гая Мария, с которым, кстати, Цицерон был в родстве: тетка Мария была сестрой родной бабки Цицерона. В переводе с латинского его фамилия переводится как «горох». Немного информации о римских именах. Для примера возьмем того же Марка Туллия Цицерона или Гая Юлия Цезаря. Первым здесь стоит имя человека, вторым – фамилия, род, а третьим – отличительная мета, прозвище. Цезарь, вероятно, имел прозвище от слова caesaries, что в переводе означает пышноволосый. Это звучало насмешкой, ибо Цезарь был лысоватым, и это его всегда очень сильно удручало. Говорят, он выходил из себя в двух случаях: когда вспоминал, что Александр Македонский в его годы завоевал весь мир, и когда ему напоминали о его лысине.
Цицерон в юные годы сочинял стихи и обучался ораторскому мастерству у тех же греческих учителей, что и Цезарь. Овладев этим, а у него были большие способности, стал изучать право у знаменитого законоведа Квинта Муция Сцеволы, где и познакомился с Титом Помпонием Аттиком, с которым подружился на всю жизнь, и их переписка (известны только письма Цицерона к нему) является одним из самых ярких исторических документов того времени. Он служил в войсках отца Помпея и самого Суллы, но недолго. Вернулся в Рим, где стал заниматься еще и философией. Неудивительно, что, имея такое прекрасное образование и недюжинные ораторские способности, он очень скоро стал преуспевающим юристом. Его политическая карьера, естественно, и вытекала из его популярности адвоката, причем идеологические пристрастия определились не вдруг, хотя тяготение к знати, к Помпею в частности, говорят о его олигархическом мировоззрении, хотя сам он различает оптиматов и популяров не по партийному признаку, а иначе: «Те, действия и высказывания которых приятны толпе, – популяры, те же, чьи действия и намерения встречают одобрение каждого достойного человека, – оптиматы». Неплохая формулировка, не правда ли? Популяр не может быть «достойным человеком», потому что хочет нравиться толпе.
