Во времена Катона Старшего, скажем, женщины отличались суровой патриархальной нравственностью. И немудрено: изменившая мужу жена могла поплатиться за это собственной жизнью. Девушки тогда получали то же образование, что и юноши. Их не учили пению, игре на музыкальных инструментах, стихосложению, утонченному этикету и тому подобному, что стало нормой в эпоху поздней республики. Так у женщин вырабатывался мужественный, энергичный, крепкий характер.
Древние греки вообще отказывали женщинам в равноправии. Платон, к примеру, писал, что общество, куда дурной кравчий влил слишком много свободы, пьянеет и теряет рассудок, подобно бунтующему рабу или женщине, желающей быть равной своему супругу. А Перикл внушал афинянкам, что женщины должны стремиться к тому, чтобы о них не говорили ни плохого, ни хорошего.
Римлянки, быть может, вследствие своего излишне мужественного характера всегда норовили оборвать эту узду. Во времена Катона Старшего они добивались чуть не бунтом права носить золотые кольца и украшения, пурпурные платья и кататься на колесницах. Катон Старший не без горечи говорил: «…во всем свете мужчины управляют женщинами, а мы, владычествуя над всеми мужчинами, управляемы своими женами».
Ну а ко времени падения республики женщины уже активно встревали во все государственные дела и во многом определяли политические приоритеты. А если мы шагнем дальше и посмотрим на достижения эмансипации в эпоху Империи, то увидим, к примеру, что жена Августа Ливия была фактически соправительницей своего мужа, а уж Агриппина не только правила за своего мужа Клавдия и затем за сына Нерона на первом этапе, но и стремилась принимать императорские почести, за что в конце концов и поплатилась. Нерон оказался юношей с норовом и не стал терпеть властолюбия матери, отправив ее в мир иной с помощью кинжалов своих верных гвардейцев.
А в эпоху Антонинов жены императоров уже официально получали титул «мать сената и народа». Женщины стали настолько вмешиваться в мужские дела, что сенат вынужден был решать вопрос о том, следует ли наместникам брать своих жен в провинции, потому что именно они провоцировали взяточничество, казнокрадство и прочие лихоимства.
Эмансипации, надо сказать, в Древнем Риме более позднего периода было, пожалуй, даже больше, чем теперь. Император Гелиогабал, к примеру, составил так называемый малый сенат (senaculum), где заседали жены сенаторов и иных первых лиц государства. Они даже имели свой церемониал, ранги, знаковый этикет, отличавший одну даму от другой (у одной должен был быть выезд на лошадях, у другой на мулах, у кого-то носилки сверкали золотом, у кого-то серебром, а у третьей изукрашивались слоновой костью; у высших сановниц обувь украшалась бриллиантами и так далее). Появились также не только женщины-адвокаты, но даже и женщины-атлеты и гладиаторы!
Ну а уж что касается нравов… Сенека писал, что женщины дошли до того, «что имеют мужей только для возбуждения ревности в своих любовниках…»
Трудно сказать, была ли замужем Клодия с этими целями, во всяком случае, этот влиятельный сановник из древнего рода Метеллов не оправдал ее надежд в этом смысле и был сам слишком ревнив и пристрастен, поэтому она, как поговаривали, его отравила. Так или иначе эта незаурядная женщина вошла в историю Рима не как его жена и отнюдь не из-за политической буффонады своего брата, а как возлюбленная поэта Валерия Катулла под именем Лесбии.
Теперь немного расскажем о великом латинском поэте. Отец его был богатым всадником в провинции, и у него в Риме был собственный дом. И он отправил в Рим сына для того, чтобы тот занялся чиновничьей карьерой, однако Валерий Катулл предпочел литературную и достаточно в этом преуспел: еще при жизни он имел славу величайшего лирика, и его стихи снискали поклонников и поклонниц среди самой высшей знати поздней республики.
По приезде в столицу Катулл оказывается среди группы «неотериков», как их обозначил Цицерон, литераторов, в основном поэтов, провозгласивших новые приоритеты в поэзии. До них, возродивших принципы так называемой александрийской поэзии, в Риме главенствовала литература полисной классики, пришедшей на латинскую почву из Греции, и в своих классических формах комедий, трагедий, образцов красноречия, философских и морализаторских текстах доминировала довольно долго.
Ярким примером и образцом может служить написанная гекзаметром поэма Лукреция Кара «О природе вещей», излагающая философскую систему Эпикура. Поэт хочет, по собственному признанию, «представить это ученье тебе в сладкозвучных стихах пиэрийских, как бы приправив его поэзии сладостным медом». Совершенно очевидно, что это произведение, созданное по канонам архаического художественного стихосложения, символизировало собой кризис жанра, и это хорошо видели современники Лукреция поэты-неотерики Валерий Катон (не путать с Марком Порцием Катоном, политическим противником Цезаря), Кальв, Цинна и великий Катулл.
Неотерики, то есть «новые поэты», выступили со своей литературной программой, построенной, впрочем, не на каких-то римских современных новациях, а опять же обращенной вспять, к грекам – Каллимаху и более поздним представителям александрийской поэзии, расцвет которой приходился на третий век до Рождества Христова.
В чем же была в таком случае новизна для римского читателя, достаточно образованного, чтобы знать стихи Каллимаха и его последователей? Новое – это хорошо забытое старое, это мы все отлично знаем, и вот это старое, обновленное и реставрированное, пахнущее свежим словом и чувством, и привнесли неотерики в литературу Рима, до того серьезную и скучную, описательную и направленную в лучшем случае на демагогические нравственные ценности, которые давно набили оскомину.
При этом не надо забывать, что эпоха, в какую жили неотерики, была в буквальном смысле революционной, а всякие катаклизмы требуют своих героев от литературы, и если они не являются на призыв сами, подобно Владимиру Маяковскому, их извлекают из своих нор политики и принуждают петь дифирамбы новой власти. Ничего хорошего, как правило, из этого не получается – смешно, например, смотреть на лозунги и плакаты во славу пролетариата в исполнении художников русского авангарда.
Но тут был несколько иной случай. Реакцией на смену политических декораций и вместе с ними и общественного действа, известного как крушение республики, стал уход в себя, аполитизм и, как сейчас говорят, самокопание. Литературоведы, изучающие этот период римской литературы, чаще всего используют термин субъективизм. В отличие от бытовавшего в прежней литературе объективизма. Это весьма спорно, и можно привести много примеров того и другого в более раннем периоде латинской литературы, но у нас иные задачи и иная тема. Поэтому только скажем, что новые поэты были склонны к малым формам (элегии, наброски и тому подобное), их они оттачивали весьма изящно и напускали зачастую греческого таинственного тумана, в котором незнаток эллинистической литературы и мифологии ничего не смог бы рассмотреть. Эти стихи были обращены в первую очередь к людям просвещенным и утонченным. Неотерики ставили на первое место чувства и переживания человека, и талант Катулла нашел здесь весьма благоприятную почву.
И неистовая страсть поэта к Клодии послужила для его огромного таланта той питательной средой, которая и сотворила в конечном итоге великого лирического поэта. Мы заговорили тут о Катулле и его возлюбленной не только, разумеется, потому, что они жили в одно время с нашим героем, но и в связи с их личными отношениями, носившими скорее второстепенный характер, как в жизни Цезаря, так и Катулла.
