Еще более дикие и вовсе не цивилизованные германцы стремились, естественно, на плодородные галльские земли.
«После этой речи Дивитиака, – читаем в «Записках», – все присутствующие с громким плачем стали просить Цезаря о помощи». Именно это он и хотел от них услышать, а то, что они плакали, так это там как будто и было принято, – разжалобить противника иной раз выгоднее, чем победить. Только секваны не плакали, ни о чем не просили, а «с опущенной головой печально смотрели в землю». Цезарь спросил: а вы что молчите и в землю смотрите? Он спросил их об этом раз и другой, но они продолжали упорно отмалчиваться. Тогда Дивитиак объяснил римлянину причину их молчания: они не смеют ему жаловаться, потому что сами же Ариовиста и позвали, позволив ему и его сородичам жить на их землях, а теперь терпят жестокость и вероломство и не хотят говорить о притеснениях, потому что им первым от Ариовиста и достанется, если он об этом прознает.
Так, стало быть, Ариовист обижает даже секванов? Цезарь изображает возмущение и обещает поговорить с вероломным германцем, на которого в свое консульство возлагал кое-какие надежды, ведь не зря же через сенат прошло постановление о признании Ариовиста царем и союзником римского народа.
У Цезаря, разумеется, уже давно созрел план очередной военной кампании, однако он на этом собрании и словом не обмолвился, что собирается уламывать Ариовиста военной силой.
Так, значит, германец вас обижает? Хорошо, я переговорю с ним, а вы успокойтесь и не хнычьте, Цезарь вас в обиду не даст.
Однако Ариовист, когда к нему прибыли гонцы, чтобы пригласить на переговоры, ответил: «Если бы ему самому был нужен Цезарь, то он к нему и явился бы, а если Цезарю что-либо от него угодно, то он должен прийти к нему». И вообще он удивляется, что нужно римлянам в той части Галлии, которую он завоевал?
До чего наглый народ эти германцы! Галлы, впрочем, не лучше. Цезарь стерпел это, но решил еще раз пригласить Ариовиста на встречу, наказав посланникам, что, если он еще раз откажется от переговоров, передать категорические требования римского проконсула: никаких переселений его сородичей из-за Рейна в Галлию; вернуть эдуям заложников и прекратить их притеснять – эдуи являются друзьями и союзниками римской республики, и по ее законам мы обязаны их защищать. В противном случае Ариовист может нарваться на неприятности. Пусть подумает.
Вождь германцев вновь от встречи уклонился, а Цезарю просил передать, что «право войны позволяет победителям распоряжаться с побежденными, как им угодно; так и римский народ привык распоряжаться с побежденными не по чужому предписанию, а по собственному усмотрению…» Поэтому пусть римляне не мешают ему пользоваться законным правом победителя взимать дань и устанавливать свои порядки. С приходом Цезаря его доходы стали уменьшаться, а это его сильно беспокоит. Поэтому требования проконсула он выполнять не намерен, как не собирается чинить несправедливость относительно эдуев, если они будут исправно платить дань. А если римский военачальник вступится за них силой, то и этого Ариовист не боится – его воины закалены в боях, храбры и неприхотливы. Так что пусть попробует испытать свое военное счастье.
Вместе с этим ответом к римскому полководцу пришло и другое известие, что через Рейн собирается переправляться новая орда германцев, готовых прийти на помощь Ариовисту, если римляне вздумают с ним воевать.
Так что дипломатические ходы были уже бесполезны. Нельзя было терять времени, и со стремительностью, с какой Цезарь делал свои марш-броски, двинулся на Ариовиста и опередил его, не дав захватить столицу секванов Весонтион. А город этот расположен стратегически идеально: его опоясывала, «точно по циркулю», река, а там, где можно было подойти к городу по суше, стояла большая гора. Если бы Ариовист здесь засел, выкурить его отсюда было бы очень непросто, да и времени это заняло бы очень много, потому что в городе было полно продовольствия и оружия.
Здесь Цезарь задержался. Надо было позаботиться о подвозе хлеба и сделать другие приготовления к войне. Во время стоянки его солдаты общались, как это и водится, с местным населением и купцами, и от них они наслушались страшных баек о грозных, рослых и здоровенных германцах, жестоких и неумолимых в бою и, по рассказам галлов, совершенно непобедимых – «во время боя трудно вынести даже выражение их лица и острого взора». Пугали они римлян и непроходимыми лесами, чащами, оврагами, болотами, откуда живыми не выбираются.
У страха, как известно, глаза велики. Золотая римская молодежь, напросившаяся в свиту проконсула в поисках военной славы, струхнула первой, стала проситься в отпуска и писать завещания. Психологическая эта зараза стала молниеносно распространяться среди всего войска, и с этим необходимо было что-то делать.
Цезарь созвал сходку офицеров и центурионов «и в гневных выражениях высказал порицание прежде всего за то, что они думают, будто их дело – спрашивать и раздумывать, куда и с какой целью их ведут…»
Да и чего в конце концов они так панически боятся? Цезарь пока вовсе не намерен воевать с Ариовистом, он хочет с ним договориться миром, ну а если все же он «под влиянием бешенства и безумия» начнет войну, то «зачем они отчаиваются в своей собственной храбрости и осмотрительности своего полководца?». Они боятся германцев, тех самых германцев, что уже не раз испытали силу римского оружия? Вспомните хотя бы Мария, разбившего кимвров и тевтонов. Да и гельветы не раз выходили победителями в сражениях с германцами, а ведь мы с вами совсем недавно разбили их в пух и прах, так чего же бояться?
А что касается дорог, перевалов, трудно проходимых лесов и прочих превратностей, то это дело полководца, и он никому не позволит вмешиваться и давать ему в отчаянии советы – подобных дерзостей он не допустит.
Кроме того, он слышал, что купцы нагнали на солдат такого страху, что те вообще могут отказаться идти в поход. А если бы даже и не пошли, Цезарь не огорчился бы – у него есть десятый легион, в котором он уверен больше, чем в самом себе. Вот с ним-то он и пойдет на врага, преданный и храбрый десятый легион не подведет. И чтобы пресечь дальнейшее распространение паники, он приказывает выступить в поход уже в следующую ночь, в четвертую стражу.
Цезарь был прекрасным психологом. Он знал, что говорил. Десятый легион прислал благодарность за доверие, а другие легионы, возревновав к десятому, через своих офицеров заявили, что были неправильно поняты и без колебаний пойдут за полководцем, куда бы он ни приказал.
«На седьмой день безостановочного марша, – пишет Цезарь, – он получил известие от разведчиков, что войска Ариовиста находятся от нас в двадцати четырех милях».
Вождь германцев, узнавший также, что армия противника уже рядом, сам на этот раз предложил переговоры, но выставил условие, чтобы Цезаря в условленное место сопровождала конница.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление и рассказать непосвященному читателю о тогдашней римской армии. Основной контингент составляла тяжеловооруженная пехота. Каждый легионер был вооружен обоюдоострым мечом и копьем с металлическим наконечником; щит в форме полуцилиндра обивался толстой кожей, закрепленной по краям металлом. Панцирь был тоже кожаный с накладками из металла, а шлем – цельнометаллический.
