За семь минут до отхода поезда мы наконец сели в медлительную, древнюю и побитую машину «Победа» и приехали на перрон без двух минут, но один из актеров вдруг опомнился и сказал, что хочет кое-что купить и нас догонит. Когда мы тронулись, где-то вдали дернули стоп-кран, поезд затормозил, и мы надеялись, что это он, но это был, видимо, другой человек. Я уже залегла на верхнюю полку, а чинзанщики все недвижно сидели и ждали, изредка перешептываясь. Из разговора я поняла, что человек этот был послан за бутылкой, а теперь ни его ни бутылки. Наконец, мои обманутые в надеждах друзья стали горестно раздеваться. Как вдруг один из двоих наших актеров, НН., вскочил, возник передо мною во всем исподнем и как был, в трусах, майке и носках, дернул дверь купе и с грохотом исчез. Я свесила вниз голову. Второй актер, ММ., развел руками. Минут через десять дверь опять с треском отъехала, и к нам упал НН., которого держала за локти толпа проводниц почему-то в шинелях, НН. в бессильной ярости кричал им «пиписьки», а они привычно уже откликались «за пиписек ответишь» и сулились составить акт на разбитое стекло двери вагона. Новое дело! ММ. наконец уговорил проводниц, сунув им деньги. Всю ночь НН. и ММ., видимо, бедные, бдели, потому что ММ. не мог успокоить НН. Я пока что задремала. А ранним утром, когда поезд причалил к уже видному в лучах зимнего рассвета перрону Ленинградского вокзала и я продрала глаза, оба они уже в полном облачении готовы были на выход, строгие и трезвые, хотя очень бледные, и извинились передо мной, что не смогут проводить до дому. Они рванули в какое-то круглосуточно открытое заведение.
А третий наш человек оказался в Москве уже двое суток спустя, и его потом вынуждены были судить товарищеским судом в театре за какие-то бесчинства в отделении вокзальной милиции. А что уж он сделал перед тем, мы так и не узнали. А Олегу Ефремову пришло письмо от актива ленинградского Дома актера с жалобой на меня, что я подняла руку на великого поэта Пушкина («Сцена отравления Моцарта»). Он им письменно ответил и прочел мне этот ответ. Там упоминались имена великих предыдущих драматургов МХАТа. А в конце стояло: «А будете в Москве, заходите к нам в театр!»
Я сказала:
— Они это письмо должны повесить в рамке у себя в Красном уголке.
Моих друзей-актеров можно было понять — на спектакле они час с лишним надувались подкрашенной водой… Исстрадались. На каждого выходило ее больше литра. Без единого градуса!
А потом мне рассказали, что один автор Райкина, Миша Жванецкий, ходит всюду в Питере и с большим юмором рассказывает о нашем вечере. Пародирует меня.
Все это происходило много позже, а я хочу вернуться к тому моменту, когда Игорь сразу после написания «Чинзано» повел меня все-таки в арбузовскую студию. Он решил никого не спрашивать, а просто прийти туда и все.
Мы вошли и в наступившей тишине сели. Мои товарищи по студии потом со смехом мне говорили, что я на вопрос «вы кто» буквально провозгласила свою фамилию. Они как бы изображали мою торжественность. Некий пафос. Но это, господи, было от страха… Арбузов потом прочел мои «Уроки музыки» и встречался со мной, и сказал безо всякой помпы, что ему нечему меня учить. И я возразила ему, что мне надо не учиться, а быть среди своих, среди единомышленников.
Арбузов был великий человек. Великий во всех своих проявлениях. Он никогда не выгонял никого, не снижался до этого, он ждал, что это сделают за него студийцы. Так обычно и происходило. По некоторым причинам Арбузик предпочитал уклоняться от окончательных действий. Но я-то этого не знала!
И пока что присутствовала. Это была читка пьесы. Автор на голоса декламировал свою комедию из сельскохозяйственной жизни. Сам, не сдержавшись, иногда хохотал, крутя головой.
После такой читки я была жутко разочарована. Что они слушают? Что это за пьеса? Главное, потом дружно несут какую-то ахинею, поздравляют автора и огульно хвалят. Просто как малые дети. Как же можно так врать друг другу?
Подождав еще неделю, я возмутилась окончательно. Тот же автор выступал вторично. Опять сам себе смеялся. И сюда я рвалась? Когда Арбуз, подумавши, дал мне слово, я сказала все что думаю.
Странным образом вдруг меня поддержали остальные. Разразился скандал. Автор, не ожидавший такого массированного налета, стал отбрехиваться, принял позу типа «да кто вы такие». Пьеска была у него просто и примитивно на продажу. Но у ребят явно накипело. Малый этот потом исчез и занялся тем, что выпекал по заказу Министерства культуры РСФСР одноактовки для сельских клубов — про колхозы (растущий зам, отсталый пред и в коммунизм идущий дед, слова Твардовского).
Позднее некоторые из студии не выдерживали, писали о молодежных стройках, о молодости Ленина. Особенно когда попер вверх Б. — бытовал тезис «если этот может на производственную тему, неужели я талантливый не смогу заработать». Не получалось. Все-таки человек больших способностей не умеет хорошо приспосабливаться, это закон.
Иногда, правда, уровень таланта снижается — и повышается степень уживчивости, начинаются премии, звания…
А затем у меня была на студии читка.
Дело в том, что какое-то время спустя нам перепало помещение для собственного театра, подвал. Откуда пришли деньги, не знаю, но получился не зал, а дивная шкатулка. Стены были обиты черным бархатом! Мы там вымыли полы и окна. И в этом прекрасном месте я должна была читать маленькие пьесы — «Любовь» и «Лестничную клетку». «Чинзано» Арбуз не разрешил. Тем не менее ребята где-то нашли бутылку из-под «Чинзано» и заговорщически поставили ее, наливши туда воды с сиропом, мне на столик. Как некоторый намек. Вот я заканчиваю читать «Клетку». Пауза. Все выжидательно молчат, глядя на бутылку. Хороший ход! Арбуз любил импортные вина.
— Ну валяйте ваше «Чинзано».
Общий смех и аплодисменты. Все сияют, как будто вместе победили.
В тот момент к нам за раму полуподвального окна провалился со двора большой желтый кот и начал отчаянно кричать. Со двора же через форточку стала его выуживать хозяйка. Картинка была как на экране — руки и голова сверху и голова и лапки снизу. Мы дружно открыли раму и, хохоча, освободили кота. Его, оказывается, звали Плучек. Новый взрыв смеха.
Арбуз был страшно доволен. Плучек был его закоренелый друг, главный режиссер Театра сатиры…
Режиссеры и драматурги редко бывают друзьями. Но я однажды видела зимой в деревне собачку и кота, который прижимался к ней и даже иногда лизал ее в нос. Собачка терпела.
Наш Арбуз со всеми был в церемонной дружбе и не унижался до вражды. Единственный его враг был поэт Галич, бывший ученик. Вот как раз его Арбуз выгнал из своей студии самолично. Больше он не повторял таких экспериментов, памятуя об ужасных результатах.
А наш театр скоро погорел в прямом смысле слова. Хорошо, что ночью верхние жильцы, почувствовав запах дыма, вызвали пожарных. Могла произойти трагедия — прямо над сценой этажом выше спал ребенок.
Ни единого спектакля мы так и не сыграли. Говорили, что кто-то оборвал проводку. История странная, таинственная, которая еще ждет своего часа. Потом нам сказали, что было какое-то письмо творческой молодежи, где нас обвиняли в крамоле и антисоветских пьесах и требовали прикрыть гнездо диссидентства. После чего все и произошло. Растаявший в тумане архив МК комсомола хранит тайны.
