Впрочем, они все равно сделали это, что я определил по топоту ног, раздавшемуся у меня за спиной. Милицейские в разговоры со мной не вступали, а я делал вид, что не узнаю их, хотя и сталкивался с ними нос к носу десятки раз.
Когда я вошел в ресторан суси, официантка, приветствовавшая меня привычным «ирассяимасэ»
[5], испуганно посмотрела поверх моего плеча.
Полицейский сел за соседний столик, и она молча поставила перед ним чашку зеленого чая. И пока я наслаждался своими любимыми суси с рыбой хамаги, он неторопливо потягивал чай, Официантка даже не предложила ему суси, видимо зная заранее, что он зашел сюда только выпить чайку. Когда я встал и двинулся к кассе, полицейский поднялся с места и первым вышел из ресторана. Так же молча мы возвратились в посольство, и лишь у ворот он негромко спросил:
— У вас сегодня собрание?
На что я, не оборачиваясь, едва заметно кивнул…
Быстро миновав приемную посольства, я поднялся на десятый этаж. Резидентура уже была полна народу. И в тесном коридоре ее, и в довольно просторной рабочей комнате толпилось десятка три мужчин в возрасте от тридцати до пятидесяти лет. Манерой поведения они очень напоминали корреспондентов ТАСС, с которыми я общался сегодня утром, лишь одеты были более строго, в костюмы с галстуком, которые и здесь, в Токио, да и в самой штаб-квартире в Москве, заменяли офицерский мундир. В их непринужденных шутках и взрывах громкого смеха также ощущались и настороженность, и взаимное недоверие, и готовность тотчас же отказаться от своих слов. Лица самых старших из них казались сделанными из резины, ибо пребывали в постоянной готовности принять любое выражение — от радостного изумления до скорби и гнева. К этому их приучила и работа с агентурой, к настроению которой нужно всегда приспосабливаться, и общение со своими приятелями-чекистами.
Наконец дверь кабинета резидента распахнулась, и все торопливо вошли туда, рассаживаясь в соответствии с чином и стажем работы в Токио. Заместители резидента сели сбоку за его стол, помощники расположились на стульях поодаль. Молодые и недавно приехавшие в Токио младшие офицеры в звании от лейтенанта до капитана отодвинули свои стулья подальше к дверям. Мне же, майору, да к тому же старожилу в Токио, полагалось сидеть в середине. Так я и поступил…
Резидент встал, торжественно возвышаясь над столом, и начал свое выступление точно так же, как и все остальные начальники в КГБ, неконкретной и общей фразой:
— Товарищи! Хотел бы предупредить вас о том, что агентурно-оперативная обстановка в Токио остается очень сложной…
Впрочем, в его голосе ощущалось и живое волнение Оно не бы по случайным, ибо в этот день резидент произносил свою первую речь перед всем офицерским составом резидентуры. Какова же будет основная мысль этой речи? Ведь она задает основное направление работы резидентуры на несколько лет.
Об этом думал каждый и напряженно ждал, что скажет резидент.
Сказал же он именно то, о чем часто перешептывались все мы здесь, в Токио, и о чем во весь голос говорила вся разведка: о побегах сотрудников резидентур к американцам и англичанам. После побега Левченко в Японии эти случаи не только не прекратились, но и, наоборот, участились. Все это свидетельствовало об углубляющемся морально-психологическом кризисе советского режима, чего руководство КГБ не имело права признавать. И поэтому резидент продолжил свою речь так:
— Если у вас возникнет грудное, двусмысленное положение, не скрывайте этого от товарищей. Скажите об этом мне! Ведь я — представитель высшего руководства КГБ! Резидент в Японии — это, знаете, не шутка! Если вас завербуют и вы мне признаетесь, я сделаю все для того, чтобы объяснить ваш поступок самому высокому руководству, оправдать вас, помочь вам!.. Не повторяйте поступок бывшего сотрудника токийской резидентуры П.!..
Услыхав заверение резидента о том, что он попытается оправдать нас в глазах руководства, если нас завербует японская или американская разведка, многие иронически усмехнулись. Ведь все мы тоже были офицерами КГБ и знали, что в нашей системе ничего и никому просто гак объяснить нельзя Начальники руководствуется в своих действиях установками ЦК КПСС и соображениями личной карьеры. Традиции кого-либо защищать вообще нет в советском обществе, которое имеет ярко выраженный обвинительный уклон. Оно только карает своих граждан и никогда никого не защищает. Тем более в такой щепетильной ситуации, как вербовка советского разведчика иностранной разведкой. Да и сам резидент не станет нас защищать, ибо является старым работником управления «К». Стало быть, он врет нам, предлагает нам фальшивую сделку, точно такую же, какую иной раз предлагаем мы своей агентуре…
Услышав же из уст резидента фамилию П, многие насторожились: слишком была памятна всем эта история, хотя резидентура и не давала официального заключения о ней.
Этот П учился вместе со мной в Институте стран Азии и Африки и был всего на год старше. Разведывательная его карьера началась более стремительно, чем у меня. До того, как приехать в Японию, он, хотя и был японистом, успел несколько лет прослужить в Индии, являющейся, как известно, вотчиной английской разведки. Командировка в Японию была для П. второй, и потому он был назначен на весьма высокую для такого возраста должность второю секретаря посольства. По своей же шпионской специальности он занимался нелегальной разведкой, будучи приписан к управлению «С».
Там же служил и наш общий однокурсник Володя Кузичкин, перебежавший незадолго до этого в Иране к англичанам. У меня были с ним очень добрые, приятельские отношения. П. же был его близким другом.
И потому нет ничего удивительного в том, что сразу же после побега Кузичкина англичане пригласили П. на беседу, которая происходила в Токио и продолжалась всю ночь. Жена П., также выпускница нашего института, не знала, куда делся ее муж, и до утра ждала его, но в резидентуру об этом не сообщила, нарушив незыблемое правило жен чекистов доносить на своих мужей и заслужив высказываемое осторожным шепотом одобрение всех остальных офицеров резидентуры, жены которых вряд ли повели бы себя так же в аналогичной ситуации. Скорее всего, интересы государства и КГБ оказались бы для них выше супружеского, семейного счастья.
П. согласился стать агентом английской разведки Сикрет интеллидженс сервис, но через день передумал, сочтя это слишком опасным, и сдался советским властям. Его тотчас отправили в Москву, где исключили из партии и выгнали из КГБ. При Сталине его, разумеется, расстреляли бы. Впрочем, в то время он никогда бы и не вернулся после вербовки в СССР.
Итак, вина П. заключалась лишь в том, что он раздумывал сутки! Я учел это обстоятельство, а потом и использовал его в свою пользу, когда меня захватила на встрече с агентом-китайцем японская контрразведка: едва выйдя из полиции, я тотчас взял такси и поехал в посольство, то есть в резидентуру, не заезжая даже домой, в ТАСС! Это и спасло меня от слишком сильных преследований КГБ. Впрочем, во время того собрания ничего этого я еще не знал…
