Кто из нас не помнит казарму? Они, в сущности, везде были почти одинаковы — от Воркуты до Кушки. Ровный ряд аккуратно застеленных постелей. В уставе отлично сказано — «постели должны быть однообразно застелены». Такими же однообразными должны быть и дни — дежурства, занятия, боевая и политическая подготовка. Чистый коридор. «Боевой листок» на стене. Ленинская комната, с огромным бюстом вождя, вымпелы на стенах, выданные части за ее успехи, подшивки газет, но далеко не всех — только «Правда» и «Красная звезда». Какие тут могут быть сюжеты — тем более прихотливо-довлатовские? Довлатов пишет отцу, что перестал отвечать на письма Грубина и Веселова, которые завидуют романтике его новой жизни. Какая там романтика?
Тайга! Я представлял ее иной…
Здесь оказалось мусорно и грязно,
И тесно, как на Лиговке в пивной.
Озирая армейский период жизни Довлатова, надо отметить, что и ад он сотворил очень последовательно, и на свой лад. Проза Довлатова убедительна — намного убедительней самой жизни. Поэтому с трудом, а порой и с неохотой разбираешься, как все было на самом деле. Но это надо понять, чтобы лучше оценить великолепную его работу по сотворению замечательной литературы из обычной кондовой жизни.
«— Ты парень образованный, — сказал комиссар, — мог бы на сержанта выучиться. В ракетные части попасть… А в охрану идут, кому уж терять нечего!
— Мне как раз нечего терять.
Комиссар взглянул на меня с подозрением:
— В каком это смысле?
— Из университета выгнали, с женой развелся.
— …Слушай, парень! Я тебе по-дружески скажу, BOXРА — это ад».
Это уже «художественность», а не реальность. Хотя нам уже хочется, чтобы все было так, как он написал — но в жизни было иначе. Хотя бы потому, что в действительности он перед армией как раз женился на Асе, а не развелся. Так драматичней. Дальше — он как бы сам выбрал «ад». Но в письмах он все же проговорился, что просто в пункте сбора, где распределяли солдат, решил попробовать себя в «единоборствах» — и его способности в этом деле и решили его судьбу: охранник будет крепкий!
Служба его в армии вроде как самая закрытая часть его жизни — военная тайна! Никому из его биографов не пришлось посетить затерянное в тайге селение Чинья-Вырок близ поселка Иоссер, где он служил. И тем не менее эта часть его жизни — самая открытая. Оказавшись вдалеке от родных и друзей, Сергей начал писать замечательные письма и стихи, в которых раскрыл свою душу и мысли гораздо более трогательно и откровенно, чем до — и после.
Вот письмо отцу конца июля 1962-го:
«Дорогой Донат!
У меня все в порядке. Живем мы в очень глухом месте, хоть и относимся к Ленинградскому военному округу.
Может быть, можно что-нибудь сделать, чтобы меня переслали поближе к Ленинграду? Может, Соловьев мог бы помочь, хотя не думаю (Соловьев — друг семьи, начальник ленинградской милиции. — В. П.). А нельзя, так тоже ничего. Перетерпим как-нибудь. Но, по правде говоря, надоело изрядно. Я, конечно, свалял дурака. <…>
Жду писем от тебя».
30 июля 1962-го:
«Дорогой Донат, до сих пор тянется дело с распределением и адрес выяснится дня через два. У меня все в порядке. Совершенно ни в чем не нуждаюсь. Через два дня напишу еще и буду ждать от тебя многочисленных писем. Теперь — стихотворение:
Асе
Я почтальона часто вижу,
Он ходит письма выдавать.
Я почтальона ненавижу,
А почтальон не виноват.
Кому напишут — он приносит,
Кому не пишут — не несет,
И иногда прошенья просит
У тех, кто долго писем ждет.
Он обешает, что напишут,
И сгорбившись, уходит прочь.
Я от него теперь завишу,
А он не может мне помочь.
Он, если мог бы, то охотно
Помог бы горю моему.
Да, невеселая работа
Досталась, кажется, ему.
Я почтальона вижу снова.
Спокойно в сторону гляжу,
Не говорю ему ни слова
И быстро мимо прохожу.
Теперь насчет посылки. Я почувствовал, что ты все равно пошлешь, и, поразмыслив, решил, что мне бы нужно вот что. Мне нужен обыкновенный банальный перочинный нож, из дещевеньких, попроще.
Чтоб было там шило и минимум одно лезвие. Не следует посылать портящихся продуктов, т. к. посылка лежит обычно на почте дней 5, а то и больше. Хочу добавить, что я абсолютно сыт, причем питаюсь небезынтересно. Было бы здорово, если б ты прислал 2 банки гуталина и какую-нибудь жидкость или порошок для чистки медной бляхи. У нас почему-то этих вещей нет, и приходится тянуть друг у друга.
Десять штук безопасных лезвий свели бы меня с ума. И еще вот что. Пришли какие-нибудь витаминные горошки в баночке, а то старослужащие солдаты пугают цингой. Вот и все, а то я что-то разошелся. Спасибо! <…>
Кстати сказать, к моему удивлению, солдат из меня получается неплохой. Я выбился в комсорги и редакторы ротной газеты. Начальство меня хвалит и балует, и даже раз, когда я уснул на занятиях, сержант меня не стал будить и я спал полтора часа. Случай этот совершенно для армии феноменальный. Вот как.
Будь здоров, Донат. Крепко тебя обнимаю. Колоссальный привет мачехе и сестричке. Я к ним очень привык. Напиши какие-нибудь подробности про Ксанку. Еще раз привет Люсе и спасибо ей за все. Жду писем».
В письмах Довлатов понемногу «выстраивает» события, которые превратятся потом в его прозу: «…Должность ротного писаря была неслыханной удачей… Думаю, я был самым образованным человеком здесь. Рано утром я подметал штабное крыльцо. Я выходил на дорогу и там поджидал капитана. Завидев его, я ускорял шаги, резко подносил ладонь к фуражке и бездумным механическим голосом восклицал:
— Здравия желаю!
Затем, роняя ладонь, как будто вконец обессилев, почтительно — фамильярным тоном спрашивал:
— Как спали, дядя Леня?
И немедленно замолкал, как будто стесняясь охватившей меня душевной теплоты».
Хорошо быть писателем. Даже унижаясь, он все отрабатывает до совершенства, тайно ликуя от предчувствия — как блистательно он это опишет!
Да, смышлен был Довлатов-солдат! Это же, кстати, отмечали и у солдата Достоевского те, кто его тогда видел.
И в то же время было ясно, что без критических, опасных моментов той жизни не обойтись… но их никогда не напечатают в советской прессе. Да еще и посадят! И тем не менее — записывает:
«…Можно спастись от ножа. Можно блокировать топор. Можно отобрать пистолет. Но если можно убежать — беги!
В моем кармане инструкция. “Если надзиратель в безвыходном положении, он дает команду часовому — “Стреляйте в направлении меня”».
