Нам остается теперь только гадать, чем был продиктован этот «вопрос на засыпку»: политическим нажимом или «чисто научной» ревностью? Могло, кстати, сочетаться одно с другим. Но не будем слишком пессимистично думать о людях науки. Возможно, там случается и «подсиживание», но лучше запоминаются моменты солидарности.
Через некоторое время Виктор Максимович Жирмунский, великий ученый, университетский преподаватель Лихачева, при встрече деликатно сказал: «Я слышал, вы безрезультатно стучались в двери нашего института?» Лихачев отметил, что это самая деликатная формулировка из всех возможных. Через два года, пройдя через собственный арест (может, и это сыграло роль?), Жирмунский сам предложил Лихачеву поступить в Институт речевой культуры, где он работал и куда Лихачев пытался поступить. Однако Лихачев отказался. Вероятно, тут сыграло роль и уязвленное самолюбие. Лихачев, внешне мягкий, был памятлив и обид не забывал. Но главное — он уже был увлечен древней русской литературой.
После первого неудачного штурма науки он возвращается в корректорскую, и даже с некоторым повышением — в кресло редактора-организатора, который уехал в отпуск. Кресло это не зря называли гильотиной — место более опасное трудно представить. Любое принятое здесь решение могло стать последним. Присланный, а точнее подосланный новый главный редактор — партиец Даев умело подводит Лихачева к увольнению (за которым мог последовать арест). Даев собирает все отрицательные рецензии, в которых сомнительные рукописи отвергались, и выдает все рецензии за свои. «Проявил бдительность! А вот Лихачев на посту редактора-организатора ее потерял!» Лихачева увольняют, пообещав «работу по договорам». За этим может следовать арест. Но вместо этого происходит взлет! Одна из великих способностей Лихачева — не терять ориентации в минуту опасности, а, наоборот, сосредоточиваться и выигрывать! Лихачев оказывается в древнерусском отделе Института русской литературы (он же Пушкинский Дом).
Почти вся научная жизнь Лихачева связана с учреждениями на берегу Невы: сперва университет (бывшее здание Двенадцати коллегий, построенное еще при Петре архитектором Трезини), потом — издательство в Академии наук, классическом здании с колоннами, построенном Кваренги, затем — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) — высокое желтое здание с куполом, выстроенное архитектором Лукини возле Стрелки, где Нева разделяется на Большую и Малую (прежде там была Портовая таможня).
Институт русской литературы в Петербурге возник не сразу. В 1899 году была создана Комиссия по празднованию столетия Пушкина. Сначала она намеревалась лишь поставить памятник поэту, но потом возникла идея собрать рукописи, книги, предметы, связанные с жизнью великого поэта. На деньги, выделенные императором, была выкуплена пушкинская библиотека, потом была приобретена в Париже у крупнейшего коллекционера А. Ф. Онегина богатейшая пушкинская коллекция, после чего работа по собиранию реликвий и рукописей Пушкина и писателей его поры продолжалась. Основную часть коллекции собрал Б. Л. Модзалевский. Он же составил и «Положение о Пушкинском Доме». Официально открыт он был в 1905 году. Постепенно там были собраны коллекции, посвященные многим русским писателям. Сначала Пушкинский Дом ютился в Академии наук, но в 1927 году был переведен в великолепное здание бывшей Портовой таможни.
К 1937 году Пушкинский Дом имел уже второе название — Институт русской литературы и, помимо собирания рукописей, вел уже большую научно-исследовательскую работу. Здесь в Секторе древнерусской литературы и стал работать Дмитрий Сергеевич Лихачев.
Привел Лихачева в ИРЛИ академик Александр Сергеевич Орлов, с которым Лихачева свела еще работа корректором. Орлов — человек широкий, смелый, размашистый, любивший стоять в Пушкинском Доме на площадке второго этажа и говорить со всеми проходящими громко и свободно, не стесняясь нелицеприятных оценок и язвительных словечек. Сперва Орлов сцепился и с Лихачевым из-за его мелочных, как показалось Орлову, корректорских придирок, потом они понемногу разговорились, и Орлов был поражен уровнем знаний этого «корректора», потом они стали подолгу беседовать при каждом визите Орлова в издательство, и когда Лихачева выгнали из издательства, Орлов безапелляционно заявил у себя в Пушкинском Доме, где он был заместителем директора: «Лихачева надо принять!» Сначала Лихачев был зачислен в издательскую группу Пушкинского Дома, но ходил на заседания Сектора древнерусской литературы. Однажды, обидевшись на высокомерное замечание в свой адрес, Лихачев ушел, но Орлов разыскал его и за руку привел в сектор — и Лихачев после этого проработал здесь 57 лет и стал тем, кем он стал. Так, властно и просто, Орлов определил его судьбу. И с 1937 года до своей кончины Дмитрий Сергеевич работал в этом Доме. Здесь прошла вся его научная жизнь.
В 1937 году отделом древнерусской литературы руководила Варвара Павловна Адрианова-Перетц. В жизни и работе Лихачева она сыграла выдающуюся роль. Разумеется, она знала «анкету» Лихачева, но это никоим образом не отразилось на их отношениях отрицательно — скорее наоборот. Варвара Павловна была представительницей настоящей русской интеллигенции, вдовой известного литературоведа, академика Перетца. В свое время он был очень известен благодаря многим интересным гипотезам. В частности, он любил читать лекции о так называемых «средних» русских писателях, незаслуженно забытых в сиянии гениев, утверждая, что именно средние писатели наиболее точно изображают свою эпоху, а гении пишут лишь из своей души и ума, и судить по их произведениям о той реальности не следует. Безусловно, некоторая доля правды в его рассуждениях есть. Варвара Павловна была его студенткой в Киевском университете, потом женой. Фотография того университетского курса с профессором в центре и сейчас висит в Секторе древнерусской литературы (позже сектор переименовался в отдел). При Варваре Павловне обстановка в отделе был исключительно благоприятной, свободной, творческой. В отличие от шумного, резкого Орлова Варвара Павловна была спокойной, доброжелательной, никогда не «разносила в пух и прах» выступавших, а всегда находила какой-то выход, путь к исправлению ошибки. Любимым местом для всех сотрудников был и ее замечательный дом, куда она часто приглашала их, щедро угощала — и мягко, дружески помогала им решать научные и житейские проблемы и, отлично чувствуя способности своих коллег, направляла их в нужное русло. Когда ее попросили написать главу о литературе XI–XIII веков для «Истории культуры Древней Руси» по заказу Института археологии, она перепоручила эту работу Лихачеву и не ошиблась.
Для Лихачева Древняя Русь была спасением. Еще на Соловках изучение замечательного монастыря, его икон уводило его от страданий и унижений. И теперь Лихачев спасался от ужасов современности в Древней Руси. Можно сказать — в Древнюю Русь его сослали из страшной современности — и он там спасся.
«…Помню тревогу не наладившейся еще жизни, — пишет Лихачев. — Отец давал немного денег Зине на хозяйство. Ни в кино, ни в театр не ходили. Брали много работы на дом. Дочки росли. Ходили в гости в комнату к дедушке, Сергею Михайловичу. Дедушка любил угостить их чем-нибудь вкусным — обедал в типографии, а на ужин покупал сам себе ветчину, осетрину (что было недорого). Бабушка Вера Семеновна была в постоянной ссоре с ним и по вечерам его не кормила».
