И в 1950 году «Повесть временных лет» издана в «Литературных памятниках», в переводе и с комментариями Д. С. Лихачева и Б. А. Романова, и в том же 1950 году издано «Слово о полку Игореве» в переводе и с комментариями Д. С. Лихачева. Набирает силу главный «проект» его жизни — открытие современному читателю огромной семивековой древнерусской литературы.
В 1951 году опубликована его статья (над которой он со всей страстью работал еще «новичком» по заданию Варвары Павловны Адриановой-Перетц) в коллективном труде «История культуры Древней Руси», а в 1952 году в числе немногих избранных авторов тома он награждается за свою статью Сталинской премией 1-й степени.
Взлет его стремителен. В 1952 году издана его книга «Возникновение русской литературы». (Потом он говорил, что не любит этой своей работы — относился к своим трудам крайне требовательно.) В 1953-м он избран членом-корреспондентом Академии наук. В 1954 году его книга «Возникновение русской литературы» удостоена премии Президиума Академии наук.
Может показаться, что наступили, наконец, безоблачные времена, когда каждый может успешно заниматься своим делом. Но если мы откроем газеты тех лет, то ужаснемся. Чего стоит только одно «дело врачей», когда по абсолютно бредовым обвинениям были уничтожены сотни ведущих специалистов, в том числе многие из врачей, обслуживающих Кремль. Это было не только убийство, но и самоубийство — абсолютно спятивший вождь убивал даже тех, кто его лечил.
Мне было 13 лет, разговоры о политике в нашей семье не культивировались. И тем не менее помню, как я застыл перед газетным стендом на скошенном, озаренном ярким солнцем углу Артиллерийского переулка. Газета выглядела абсолютно необычно — и уже на бессознательном уровне это воспринималось какой-то катастрофой: неузнаваемо изменилась главная правительственная газета страны — «Правда»! Обычно в ней были фотографии, четкие заголовки, разделы. Тут она была сплошь занята лишь одним мелким шрифтом, ни фотографий, ни заголовков — и вся эта сплошная рябь мелких букв складывалась в фамилии врачей-отравителей. Помню ужас. Откуда же их столько?
Готовились столь же обширные репрессии против ученых, деятелей культуры, военных. Вождю мерещилось, что наши люди после победы в Великой Отечественной как-то уж больно развольничались, слишком хорошо жили… Забыли страх! А без страха его власть долго бы не продержалась.
И сатрапы его «выполняли указание».
Успехи Лихачева в те ужасные годы могут показаться невероятными, даже странными. Много есть таких смельчаков, которые из наших, сравнительно безопасных времен гневно восклицают: «Да как он мог, в эти годы? Нужно было бороться!»
Один мой старый знакомый рассказывает эпизод, свидетелем которого он был, поскольку состоял с Лихачевым в доверительных отношениях, и у меня нет оснований не верить ему. Однажды мама Лихачева, женщина весьма активная, у которой были вполне веские причины не любить советскую власть, высказалась в таком роде в разговоре с одной своей знакомой. Очевидец рассказывает, что бывший при этом Дмитрий Сергеевич сильно разволновался и даже сказал в сердцах: «Мама! Не надо больше так говорить! Я уже сидел, и больше не хочу!»
Только совсем не чувствительный человек может осуждать его за это. Так что «смельчаков» из нашего времени, которые теперь точно знают, как надо было вести себя тогда, слушать не стоит. Неизвестно (а точнее, известно), как бы они вели себя в те годы. Уж точно — законопослушно.
Да — он не подписывал при Сталине никаких протестных манифестов, что было бы смертельно для него, «зэка на учете», как, впрочем, и для любого другого жителя нашей страны. Да таких манифестов и не было. Были, наоборот, гневные митинги трудящихся, единодушно требующих покарать «взбесившихся псов», врагов народа. То, что Лихачев ни разу не проголосовал «за» на таких собраниях — уже подвиг. Он работал. Думаю, что успешная научная работа по истории и культуре нашей страны вносила не меньший вклад в борьбу с дикостью и произволом, чем открытая борьба. Лихачев, во всяком случае, избрал такой путь и сделал для нашей Родины больше многих других.
Понятно, что он испытывал тогда, когда вокруг исчезали люди. Отчаяние и гнев. Государство не оставляло людей в покое. И Лихачев вовсе не был в стороне. Он боролся за справедливость — но именно там, в своей области, где его усилия могли что-то изменить.
Академик Александр Фурсенко вспоминает, что их с Лихачевым познакомил их общий учитель Борис Александрович Романов, знаменитый славист, в 1948 году. Тогда его фундаментальная книга «Люди и нравы Древней Руси» подвергалась резкой критике за ее якобы антипатриотическую направленность. Невежественные критики, оказывается, лучше знали, какими должны быть люди и нравы Древней Руси, чем ученый, посвятивший этому всю жизнь и называвший свою книгу «мое любимое дитя». 26 февраля 1949 года на шестидесятилетием юбилее Романова, устроенном на историческом факультете Ленинградского университета, Дмитрий Сергеевич выступил с подробным докладом о жизни и деятельности Б. А. Романова. Тогда, когда Романова травили, такое выступление значило много.
Зло, однако, наступало широким фронтом. В апреле 1949-го в роскошном актовом зале университета прошел весьма показательный ученый совет. На него, в нарушение всех традиций, были приглашены аспиранты и даже студенты, и по этому случаю были отменены все занятия, чтобы никто не вздумал там «отсидеться». Видимо, устроители очень надеялись на «политическую сознательность» молодежи. Ученый совет был посвящен главной теме тех лет — борьбе с космополитизмом. Главное, чего добивались зачинщики этой кампании — утвердить постулат: всё ценное в истории человечества создано или изобретено в России. Насмешники шутили: «Россия — родина слонов». Как ни странно — несмотря на грозное время, насмешников было много, иронический тон все более овладевал массами.
Начали ученый совет почему-то с осуждения академика Веселовского, великого ученого, одного из основателей Пушкинского Дома — давно уже покойного. В длинном ряду великих ученых, прославивших университет, в знаменитом здании Двенадцати коллегий стоял и его бюст. После того ученого совета его убрали.
Это сразу же было отмечено в комсомольской студенческой стенгазете. Огромное бумажное полотнище вывешивалось в коридоре филологического факультета, занимая довольно большое пространство между мужским и женским туалетами. Бытовала едкая шутка: «Комсомольская газета — от клозета до клозета». Но были «весельчаки» и среди авторов газеты: после свержения Веселовского появилась карикатура — бюст академика веревками стягивают с пьедестала. Грубые веревки появились неспроста — они, видимо, должны были олицетворять волю простого народа, который не допустит излишних умствований и «уклонов» в науке.
После Веселовского заседание перешло к современности — это и было основной целью. Обвиняемыми в космополитизме оказались действующие, более того — любимые студентами профессора Гуковский, Жирмунский, а также не появившиеся на совете, но представившие медицинские справки Азадовский и Эйхенбаум.
Устроители этого мероприятия, однако, просчитались. Настроение в зале было совсем не то, на которое они надеялись. Большинство молодых пришли в университет, чтобы получать серьезные знания под руководством авторитетных ученых, а вовсе не для того, чтобы участвовать в политических погромах, и понимали, что лучше всего их научат именно эти профессора, которых пытаются выгнать.
